Часть вторая. КЛИНИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ТРЕВОГИ

Глава восьмая

Глава десятая


...

Тревога, скрывающаяся за страхом

В самом первом из рассмотренных случаев мы заметили, что страх заболеть раком преподносился Брауном как «реалистический» и «рациональный». Он отрицал, что страх имеет какое-либо отношение к скрытой за ним тревоге. Но мы отметили, что этот страх регулярно проявлялся на начальном этапе приступа тревоги. Мы также обнаружили, что тревога не проявлялась, пока мысли Брауна были заняты боязнью заболеть раком, а когда возникали тревожные сны и осознанная тревога (это обычно происходило несколько дней спустя), страх уменьшался. Таким образом, сам собой напрашивается вывод, что страх заболеть раком являлся провозвестником надвигающегося приступа тревоги, а также способом скрыть тревогу, заместив ее опасениями, которые выглядели рационально и реалистично.

Приступ тревоги, начало которого отмечалось, как мы уже сказали, появлением страха заболеть раком, обычно был связан с какой-то стороной конфликта с матерью, на котором основывалась невротическая тревога Брауна. Если бы он мог постоянно хвататься за свой страх (или, предположим, если бы у него действительно был рак), то скрытый конфликт и тревога были бы устранены. Тогда Браун мог бы лежать в больнице и получать уход, не испытывая чувства вины, и кроме того, он отомстил бы своей матери, поскольку ей пришлось бы содержать его. Таким образом, несмотря на очевидные поверхностные различия в содержании между боязнью ракового заболевания и конфликтом с матерью, между невротическим страхом и скрытой невротической тревогой существует логичная и субъективно последовательная связь. И в самом деле, не была ли проблема с матерью символическим «раком» для Гарольда Брауна?

В случае Хелен мы предположили, что страх перед родами был объективацией скрытой тревоги, связанной с подавленным чувством вины по поводу беременности. На мой взгляд, эта тревога была вынесена наружу. Пока опасения Хелен можно было списать на возможные страдания при родах — этот фокус страха мог быть легко воспринят ею как рациональный, — она не сталкивалась с более трудной проблемой конфронтации со скрытым чувством вины. Даже само признание чувства вины поставило бы под угрозу всю систему ее психологических стратегий защиты и спровоцировало бы у нее острый конфликт.

Эти случаи показывают, что страхи являются внешним, конкретизированным средоточием лежащей в их основе тревоги. Невротический страх столь преувеличен именно благодаря скрытой за ним невротической тревоге. Также стоит отметить, что а) содержание конкретного невротического страха выбирается субъектом не случайно и не наугад, а имеет последовательную и субъективно логичную связь с паттерном скрытого конфликта и невротической тревоги данного субъекта; и б) невротический страх выполняет функцию сокрытия лежащего в его основе тревожащего конфликта.

В начале своего исследования незамужних матерей я предположил, что невротические страхи будут меняться вместе с изменением жизненных задач и проблем, стоящих перед человеком, но невротическая тревога останется относительно постоянной. Как говорилось ранее, одной из целей повторного предъявления теста Роршаха и опросных листов после родов было определение сдвигов фокуса тревоги после рождения ребенка. Мы получили некоторые данные в пользу этой гипотезы. В случаях Хелен, Агнес, Шарлотты, Фрэнсис и Долорес, когда было возможно продолжить обследование и провести повторное тестирование после родов, результаты показали, что невротическая тревога слегка снизилась, но конкретный паттерн тревоги остался прежним. Незначительное изменение фокуса было очевидным: например, у Хелен тревога, сосредоточенная на родах, заметно уменьшилась и по сравнению с первым тестированием несколько усилилась тревога по поводу отношений с мужчинами. У Фрэнсис произошел переход от ригидной защиты (путем подавления) при вызывающих тревогу ситуациях в отношениях с мужчинами к большему принятию возможности таких отношений и более явным признакам тревоги. Но подтверждающие гипотезу данные настоящего исследования весьма ограничены.

Случай Брауна проливает свет на то, почему в исследовании незамужних матерей было невозможно получить больше данных об изменении фокуса невротической тревоги (в дополнение к тому факту, что мы не могли обследовать большую часть женщин после родов). В его случае, который изучался нами на протяжении двух с половиной лет, изменения фокуса тревоги были очевидными и приведенная выше гипотеза могла быть четко доказана. Отметим, что нами был зафиксирован интересный феномен: за сильными приступами тревоги у Брауна следовала передышка на одну или несколько недель, несмотря на то, что его скрытые конфликты подошли к разрешению не намного ближе, чем во время тревоги.

Тот факт, что после периода сильной тревоги на некоторое время наступает передышка, хотя скрытый конфликт не разрешен, ставит перед нами сложную проблему. Напрашивается объяснение, основанное на чувстве вины, которое является частью тревоги. По моим наблюдениям, внутренний конфликт, скрытый под невротической тревогой, обычно включает в себя большую долю чувства вины, часто неуловимого, но всеобъемлющего. В случае Брауна было очевидно, что он переживал сильную вину перед матерью, когда поводом для тревоги служили его собственные достижения, и сильную вину перед самим собой, когда поводом была его зависимость. Возможно, чувство вины временно облегчается тем, что человек стойко переносит болезненные переживания, связанные с тревогой. Следовательно, тревога, вызванная чувством вины, тоже временно исчезает. Это похоже на то, как если бы человек думал: «Я заплатил высокую цену; теперь я заслужил немного спокойствия».

После периода передышки невротическая тревога возникала снова и обычно имела новый фокус. Поэтому мы можем считать, что исследование незамужних матерей после родов было не настолько длительным, чтобы обнаружить новый фокус тревоги, который может предположительно возникнуть, когда, скажем, молодая женщина включится в работу или завяжет знакомство с другим мужчиной. Следовательно, данные настоящего исследования подталкивают нас к принятию гипотезы о том, что фокус невротических страхов меняется, в то время как скрытый паттерн невротической тревоги остается постоянным. Но между тем данные не настолько точны, чтобы служить доказательством обозначенной гипотезы.

Анализ случаев продемонстрировал, что тревога и враждебность (скрытая и явная) нарастают и спадают совместно. Когда субъекты (скажем, Браун и Агнес) испытывали более сильную тревогу, они проявляли больше скрытой или явной враждебности, а когда тревога стихала, то же самое происходило и с враждебностью.

Как мы видели, одна из причин этой взаимосвязи заключается в том, что сильная боль и беспомощность в состоянии тревоги способствуют агрессии в адрес тех людей, которых человек считает ответственными за свое состояние. Мы отметили еще одну причину этой взаимосвязи, которая состоит в том, что враждебность (особенно подавленная) ведет к тревоге. У Брауна подавленная враждебность к матери порождала тревогу, потому что если бы агрессия получила выход, то он лишился бы человека, от которого зависит. Таким образом, когда у людей с невротической тревогой возникает враждебность, она обычно подавляется и находит выражение в форме усиленного стремления радовать и ублажать окружающих. Наиболее заметно это в случае Нэнси, самой тревожной женщины в нашем исследовании, которая великолепно научилась угождать людям и делать им приятное.

Однако у нас был и такой случай (Агнес с садомазохистской структурой характера), когда враждебность и агрессия использовались как защита от вызывающих тревогу ситуаций. Своим враждебным и агрессивным поведением Агнес пыталась заставить своего друга не бросать ее и не усиливать таким образом ее тревогу.