ГЛАВА 12. Чудовища

Несколько недель назад ее состояние было лучше — крайне далекое от нормы, оно было лучше настолько, что Джоди смогла поделиться чем-то важным. А теперь все стало ухудшаться. Джоди становилась более жестокой, не только по отношению ко мне и моим детям, но и по отношению к самой себе. По какой-то причине особенно нервной она становилась за улейном. Джоди могла неожиданно вцепиться себе в лицо или в волосы, в другой раз начинала расцарапывать себе руки, щипать их, оставляя синяки и царапины. Я, конечно, немедленно бросалась к ней и приводила в чувство, пока она не затихала.

И снова она начала ходить под себя. После первых двух случаев она вроде как успокоилась и перестала это делать, но сейчас все возобновилось, и пуще прежнего. Теперь Джоди размазывала свои фекалии по себе, а потом, если я не успевала сразу заметить, еще и по дому. У нее не было мотивации, как не было и подходящего описания такому типу поведения. Причем Джоди точно понимала, что пачканье ткани ведет к более серьезному наказанию, чем пачканье гладких поверхностей (например, стен или перил), и старалась не размазывать нечистоты по дивану и шторам. Как обычно, я не понимала причин, как и того, осознает ли она сама, что делает.

В результате ее поступков в доме постоянно стоял запах дезинфектора. Как-то вечером, готовясь ко сну, я заметила, что кожа на моих руках покраснела и стала шелушиться, а подушечки пальцев сморщились от постоянного использования химикатов. Эта новая привычка Джоди раздражала всех домашних, если не сказать больше, хотя после того, как мы приняли в своем доме стольких детей с проблемами, отношение к гигиене у нас было в высшей степени терпимым. Я никогда не забуду, как я стояла в комнате одной из дочерей, пытаясь учуять источник настойчивого едкого запаха. Заглянув за шкаф, я нашла там кучу использованных гигиенических прокладок, скопившихся с тех пор, как она пришла сюда (полгода назад).

Несмотря на жестокость, оскорбления, испражнения, недосып и множество других бед, дети были необыкновенно терпимы к Джоди, тем более что теперь знали причину ее поведения. Однажды вечером мы сели вместе за стол, и я рассказала им о насилии и предупредила о некоторых дополнительных трудностях, которые могли вскоре возникнуть. Сказать им про это было необходимо, их нужно было подготовить, ведь Джоди могла произнести в их присутствии то, что когда-то открыла мне. Кроме того, они уже слышали кое-какие из ее обмолвок. Так же как и с Николой, в наших будничных разговорах она начала запросто упоминать о том, что с ней произошло. Мне нужно было объяснить им, о чем шла речь.

Поле было всего тринадцать, и некоторые физиологические аспекты мне пришлось разъяснять ей дополнительно: например, когда Джоди сказала, что отец писал ей в рот, она не поняла, что на самом деле речь шла об оральном сексе. Это было очень неловко для всех нас, и я снова подумала о том, как негативно может сказаться на детях моя работа попечителя. Насколько безопасно для Полы было узнавать о сексе в таком безобразном контексте? Может, она рисковала сейчас испортить свои интимные отношения в будущем?

Неудивительно, что дети были потрясены. Мне бы хотелось никогда не рассказывать им о таком, было тяжело наблюдать ужас на их лицах, когда они усваивали значение моих слов. Конечно, сам факт того, что отец Джоди совершил с ней такое, был непростым — и даже почти невозможным — для осознания. Сколько раз им уже приходилось слышать о сложных семьях тех детей, которых я воспитывала (для их же безопасности было необходимо знать и понимать такие вещи), но история Джоди не шла ни в какое сравнение ни с чем.

— Вы понимаете, что это строго между нами, — напомнила я, и они закивали, выражая согласие. Все, что происходило в нашем доме, не должно было покидать этих стен и кому-либо передаваться — в этом я им всецело доверяла.

После этого разговора дети стали еще терпимее относиться к Джоди. Они старались больше играть с ней и не теряли самообладания даже тогда, когда она кричала им «Убирайтесь к черту из моего дома!» или награждала пинками. Но и их терпению наступил предел, и когда Джоди прервала наш ужин, образно описывая, как кровь стекала из ее пальца, когда ее мать специально порезала его, Люси не выдержала.

— Какая гадость! — воскликнула она, забрала тарелку и ушла ужинать в гостиную.

Одним летним днем (Джоди жила с нами уже четыре месяца) Джилл приехала на одну из наших обычных встреч. Хотя посреднику не обязательно было навещать нас (в отличие от социального работника), опыт подсказывал ей, что не помешает раз в месяц или в два заглянуть и проверить, как идут дела, предложить помощь, да и просмотреть мои записи.

Денек выдался солнечный, так что мы решили сводить Джоди в парк. Несмотря на то что полночи она не спала из-за мучивших ее кошмаров и общего расстройства, как это часто случалось, Джоди кипела энергией и активно стремилась на солнышко. Я же была совсем измотана.

— И как у нее дела? — спросила Джилл, когда мы шагали по безупречно убранному цветочному садику в парке. Джоди шла на несколько метров впереди, желая побыстрее добраться до детской площадки и, по-видимому, не обращая внимания на красочное многообразие цветов и ароматов вокруг.

— Хуже, — ответила я. — Истерические припадки с криками стали случаться все чаще и чаще, совершенно беспричинно, и как только она приходит в себя, у нее словно стирается из памяти все, что произошло. Поэтому Никола не пришла сегодня утром на занятия. Где-то раз в неделю с Джоди совершенно невозможно справиться, так что мы решили сдаться и отменили урок.

— Как она спит?

— Не как младенец. Просыпается в пять, иногда раньше. Одно время вроде уже привыкла оставаться в своей комнате и тихонько играть гам, но последние несколько недель ей снятся жуткие кошмары, больше похожие на галлюцинации. Они ей кажутся абсолютно реальными, а иногда продолжаются уже после того, как она просыпается. Эго чудовищно: ты вскакиваешь от ее крика, прибегаешь, а она там корчится на полу, и так по нескольку раз за ночь. Дошло до того, что снаружи ее комнаты у двери я поставила стул, чтобы после того, как я ее успокою и уложу спать, не уходить сразу к себе, а посидеть и подождать. Если повезет, то мне удается вздремнуть несколько минут, а потом все начинается снова!

— Ты, должно быть, совершенно измотана.

Мы добрались до детской площадки, где Джоди забралась на качели и стала подниматься все выше и выше.

— Осторожнее, Джоди, — предостерегла я, после чего мы с Джилл встали рядом на травке, чтобы Джоди могла видеть, что я за ней наблюдаю. У нее напрочь отсутствовали чувство опасности и инстинкт самосохранения; если дать ей волю, она непременно раскачается так, чтобы свалиться и разбиться.

— Как сходили к лору? — спросила Джилл. На прошлой неделе я водила Джоди на прием к врачу: бывали случаи, когда она вела себя так, словно ничего не слышит.

— Кажется, все в порядке. Мы ждем ответа от доктора, но сестра полагает, что никаких осложнений нет.

— Значит, она просто отключается? — спросила Джилл, имея в виду, что сильно травмированные дети имеют склонность к потере восприятия как средству самозащиты. Таким образом, когда они отключаются, они меньше сознают, что вокруг них происходит, и слабо реагируют на обычные для нас факторы, например не замечают вкуса пищи или не понимают, горячая ли вода в ванне.

— Да, похоже, на это многое указывает. Она почти ни от чего не получает удовольствия и совсем нечувствительна к температуре: даже когда совсем холодно, мне приходится с ней бороться, уговаривая надеть что-то теплее майки и шорт. Иногда она поддается относительно легко, если можно так сказать, хотя далее такие дни я бы не назвала простыми. Когда нам удается прожить день без нервного срыва, мы счастливы, потому что это бывает очень редко.

Джилл сочувственно смотрела на меня:

— Я понимаю, ты работаешь из последних сил. Ты проделала колоссальную работу… действительно.

Я слабо улыбнулась. Комплименты — это приятно, но я бы предпочла выспаться, потом) что была выжата как лимон и, хотя терпению моему будто не было предела, держалась из последних сил.

Мы пошли назад, довольные, что вылазка проходит без инцидентов. Солнце светило ярко, а я думала о том, что благожелательное расположение Джоди необходимо обратить себе во благо. Если мы доберемся домой без происшествий, я ее похвалю и вознагражу, и у нас будет положительный пример того, как должен проходить день. Мы с Джилл держали Джоди за руки, легко шагая через парк.

— Нужно признать, меня беспокоит отсутствие улучшений. — Я выбирала наиболее расплывчатые слова, чтобы Джоди не догадалась, что мы говорим о ней. — Беспокойство становится все сильнее, особенно по ночам.

— Были ли обнаружены новые сведения по поводу присутствия третьих лиц, которых мы обсуждали?

— Нет. Говорит об этом снова и снова, но никакой новой информации не сообщает. Я на самом деле очень волнуюсь. Кажется, все становится только хуже, ну уж точно не лучше. Не можешь подсказать мне что-нибудь практическое? — Я не хотела, чтобы в моем голосе звучало отчаяние.

— Ничего сверх того, что ты и так знаешь, — покачала головой Джилл. — А если честно, то должны быть пределы и тому, чего мы можем ожидать от тебя. Вполне возможно, что эмоциональный урон настолько велик, что справиться с ним смогут только психиатры. Знаешь что, я посмотрю и скажу, что можно сделать. Ничего не стану предпринимать, просто посмотрю.

Мы дошли до угла улицы, и я разрешила Джоди бежать впереди, а мы с Джилл пошли молча. Я надеялась на практический совет, но степень расстройства Джоди, похоже, выходила за рамки опыта Джилл, так же, как и за рамки моего. Я была расстроенна, но решила продолжать во что бы то ни стало. Я увидела, как Джоди остановилась впереди и попятилась спиной ко мне, внезапно обратив внимание на что-то в канаве.

— Джоди, — позвала я. — Ты что делаешь? Иди сюда.

Она с улыбкой повернулась, потом подобрала мертвого голубя и гордо продемонстрировала мне свой трофей. Голова птицы была свернута набок, а грудка распорота, и кровавые внутренности были выставлены на обозрение. Джоди завороженно разглядывала их.

— Джоди! Брось сейчас же! — строго сказала я.

Она посмотрела на меня, потом медленно отвернулась, ткнула тельце мертвого голубя, а затем бросила его в канаву.

— Фу, — сказала Джилл.

Я взяла Джоди за локоть сзади и потащила от канавы по направлению к дому. Джилл не стала заходить, а сразу села в машину, поскольку ей пора было на следующую встречу. Я провела Джоди через входную дверь прямо к раковине в кухне. Пока я набирала в тазик горячую воду и мыла ее с мылом, она смотрела на меня.

— Хорошо мы погуляли, правда, Кэти?

Ее лицо раскраснелось, она казалась счастливее, чем когда-либо за все эти месяцы. Я улыбнулась в ответ. Как я могла злиться? В конце концов, она не сделала ничего плохого. Но меня беспокоило, с каким восторгом она рассматривала мертвую птицу.

На следующее утро я ясно ощутила, что что-то не так. Ни в пять часов утра, ни в шесть, ни в семь Джоди не кричала. У меня хватило времени принять душ, одеться и высушить волосы. Я собрала детям школьный завтрак и даже спокойно выпила чашку кофе, а потом появилось беспокойство. Я поднялась наверх, на цыпочках подобралась к комнате Джоди и прислушалась. Тишина. Она даже не разговаривала с собой, как обычно. Я постучала и вошла. Она лежала поверх одеяла, распластавшись на спине, широко распахнув глаза и уставившись в потолок. Она была так неподвижна, что на мгновение мне показалось, что она умерла.

— Джоди? — Я потрясла ее за плечо. — Джоди? — Она слегка повела глазами. — Джоди? Что с тобой? Ты заболела?

Она не пошевелилась. Ее ноги и руки лежали прямо, причем так напряженно, словно были закованы в гипс. Это не был припадок. По крайней мере, я такого никогда не видела. Я потрогала ей лоб. Он был теплым, жара не было.

— Джоди? Ты слышишь меня? — Я снова встряхнула ее, на этот раз сильнее. — Джоди, посмотри на меня. Скажи, что случилось? Это Кэти. Джоди? Ты слышишь?

Она моргнула и медленно повернулась, чтобы посмотреть на меня. Зрачки расширены, под глазами темные круги. Она заговорила ровно, без какой-либо интонации:

— Он приходил вчера ночью. Ты сказала, он не придет, а он пришел. Я знаю, знаю, кто это был.

Я опустилась на колени и взяла ее за руку:

— Нет, солнышко, никто не приходил. Ты что-то вспомнила, и тебе показалось, что это на самом деле.

— Я не сказала. Не сказала, потому что она видела. Она видела, Кэти. Видела и не запретила ему.

— Кто-то видел, как папа обижает тебя?

Она кивнула.

— Кто, милая? Кто это был?

Она уставилась прямо на меня, округлив глаза от ужаса, смертельно бледная, на ее шее пульсировала венка.

— Мама. Мама видела. Я сказала, пусть он перестанет, а она ничего не сделала. Она смеялась и смотрела. Все они.

Я похолодела:

— Кто — все? Там был кто-то еще?

— Дядя Джон, Кен и тетя Белл. Они фотографировали, пока дядя Майк делал это.

— Дядя Майк?!

Ее лицо было как мертвое, она смотрела на меня и говорила, но была как будто в тумане.

— Он лежал на мне, как папа. Я не хотела. Было больно. Папа держал меня, когда пришла очередь дяди Майка. Я кричала, тогда папа сунул свою штуку мне в рот. Тетя Белл сказала: «Это ее заткнет». И все засмеялись… — Джоди трясло от страха.

Я пыталась скрыть ужас и сосредоточиться на том, что только что услышала.

Нужно было запомнить все имена и подробности, извлечь из ее речи как можно больше фактов. Я не знала, когда она снова откроется мне, да и откроется ли вообще. Я гладила ее лоб и шепотом успокаивала:

— Джоди, сейчас ты в безопасности. Двери на замке, заперты на ключ. У нас хорошая защита. Никто не войдет. То, что они сделали, — это самое ужасное, что только можно сделать с ребенком. Эти люди — мерзавцы, Джоди.

Она кивнула, но возразила:

— Они давали мне много конфет и игрушек… — Она бросила взгляд в сторону переполненных коробок для игрушек.

— Это они купили тебе все это? — спросила я. Она снова кивнула.

Так вот в чем дело. Не подарки, не мелочи для того, чтобы порадовать ее. Взятки, чтобы купить молчание и согласие. Неудивительно, что вещи эти для нее ничего не значили.

— Джоди, хорошие люди не покупают подарков потому, что они делали другим плохо. Они покупали это, чтобы ты молчала?

— Это был наш секрет. Они сказали, что, если я расскажу, мне будет плохо. Что меня запрут в темницу, придет чудовище и отгрызет мне руки. Это так, Кэти? — В ее голосе слышался страх. — Оно придет и съест мои руки?

— Нет, разумеется, нет. Единственные чудовища — эти люди, и они даже не приблизятся больше к тебе… никогда. Обещаю тебе.

Она подумала, потом ее губы тронула грустная улыбка.

— Тетя Белл была хорошая. Она ничего не делала. Только смотрела.

Меня передернуло от такой извращенной логики.

— Это ничем не лучше, Джоди. Она смотрела, как тебе делают больно, и не помогла. Она должна была остановить их. Я бы сделала именно так. Где они были, когда «просто смотрели»?

— В моей комнате.

— А в машине? Ты когда-то говорила про машину. Джоди, кто был в машине?

— Мама и папа. Мама фотографировала меня с напой. Машина была очень большая. Она фотографировала, и становилось светло. Его накажут, Кэти?

— Очень на это надеюсь. Всех их. Я все расскажу твоему социальному работнику, а она сообщит в полицию. Полицейские захотят поговорить с нами, но ты не бойся, я буду рядом.

Я продолжала держать Джоди за руку и гладить по лбу, не желая ее отпускать. Было уже больше семи, и настало время будить всех в школу.

— Ты больше ничего не хочешь мне рассказать? Ты очень смелая девочка, и очень важно, чтобы ты рассказала мне все-все.

Она покачала головой. Я посидела с ней какое-то время, затем уложила ее в кровать и попробовала успокоиться.

— Кэти, — неожиданно позвала она.

— Да, милая?

— А твой папа делал с тобой такое?

— Нет, конечно нет. Никогда в жизни. Он добрый, хороший человек, как и большинство взрослых.

— А папа Полы и Люси?

— Нет. Папа Полы никогда ее и пальцем не тронул. Отец Люси бил ее, поэтому она теперь здесь. Но так больно ей никогда не делали.

— Это я виновата, Кэти? Я не хотела. Мама сказала, что мне повезло. Сказала, что это потому, что он меня так сильно любит. Сказала, что надо утихнуть и радоваться. Сказала, что я папина дочка.

— Она не права, Джоди. Когда родители хотят показать своим детям, что любят их, они ласковы с ними. Они не делают своим детям больно. И это не твоя вина, Джоди. Не надо далее думать об этом. — Я обняла ее, потом она попросила включить телевизор и впервые после своего прибытия легко согласилась остаться в кровати, пока остальные собираются в школу.

Я вышла из ее комнаты и еще какое-то время постояла за дверью, пытаясь собраться с мыслями. Меня бил озноб, я была в ярости. Я представляла, что делает с Джоди ее отец, представляла, как остальные смотрят, слышала их смех. Неудивительно, что это довело девочку до такого состояния. Вот откуда берет начало ее злость, которую теперь разделяла и я. Невозможно придумать что-то более отвратительное, чем то, чему подвергал девочку ее отец, но теперь, к собственному ужасу, я узнала, что все было гораздо, гораздо хуже — хуже, чем кому-либо вообще может прийти в голову. Она стала жертвой самого чудовищного изнасилования, которое только можно представить, когда не только кто-то один из родителей заставляет пройти ребенка через ужасные муки, но когда оба родителя заодно, да еще привлечены посторонние люди. Я чувствовала, как к горлу подступает тошнота по мере осознания всего этого. Не только родители, объясняя это любовью и заботой, превратили жизнь Джоди в кошмар, но также и многие другие. Они извратили все в жизни маленького человека, даже хорошее превратив во что-то гадкое и порочное. У меня не было слов, чтобы описать то, что я чувствовала.

Чего же удивляться, что девочка отгородилась от внешнего мира? Она не в состоянии нормально общаться с окружающими, потому что все, что было в ее жизни, — это жестокость и боль. Поэтому она пытается избивать себя, калечить и мазаться нечистотами.

Кое-как я приготовила завтрак, проводила всех в школу и тут же позвонила Джилл.

— Все хуже, чем мы думали, — сказала я. — Гораздо хуже.

Передавая ей слова Джоди, я чувствовала, как Джилл начинает осознавать масштаб трагедии. Она резко вздохнула, когда я сказала, что Джоди насиловала целая группа соучастников, они фотографировали ее, наблюдали и веселились.

— Господи боже, Кэти, страшно подумать, что она все это вынесла. Этого достаточно, чтобы подключить полицию. Я знаю, тебе было тяжело выслушать все это от нее, но ты замечательно поработала.

Я не чувствовала, что замечательно поработала. Я чувствовала, что сама прошла через страдания Джоди. Мне стаю стыдно быть взрослой.

— Известно, сколько все это продолжалось? — спросила она.

— Думаю, порядочно. Она спросила, делал ли со мной это мой отец, и удивилась, что нет. Она описывала это так, как будто это было в порядке вещей, нормой, и только сейчас она узнала, что это было неправильно… — Я задумалась. — Джилл, в каком возрасте ребенка можно изнасиловать?

— В любом. Есть даже случаи с полугодовалыми.

Я поежилась.

— Кэти, это все признаки педофилии. Ей никогда не показывали фотографий?

— Нет, не знаю. Она не говорила.

— Ладно, когда сможешь, запиши все это. Эйлин в отпуске…

— Опять?

Психология bookap

— Да, так что я свяжусь с Дэйвом Мамби. Им нужны судебный медик и полицейский протокол. Я перезвоню. Ты как, Кэти?

— Получше, чем Джоди… Сволочи!