ОТВЕТ ИОВУ


...

11

Вера в Бога как Summum Bonum невозможна для рефлектирующего сознания. Оно вовсе не чувствует себя избавленным от страха Божия и потому по праву спрашивает себя о том, что же, собственно, означает для него Христос. Это и впрямь великий вопрос: можно ли сегодня вообще интерпретировать Христа? Или следует удовольствоваться историческим истолкованием?

Несомненно, пожалуй, лишь одно: Христос — фигура в высшей степени нуминозная. Здесь его истолкования как Бога и как Сына Божия совпадают. Древнее понимание, восходящее к его собственным взглядам, гласит, что он пришёл в мир для спасения человечества от угрозы со стороны Бога, страдал и умер. Кроме того, его телесное восстание из мёртвых означает, что и все чада Божьи могут быть уверены в таком будущем для себя. Мы уже достаточно указывали на то, какое странное впечатление производит эта спасательная акция Бога. Ведь фактически он занят тем, что в облике своего Сына сам же спасает человечество от себя самого. Такая мысль столь же гротескна, как и древнее раввинистическое представление о Яхве, который прячет праведников от своего гнева под своим же престолом: ведь там он их не видит. Дело выглядит так, словно Бог-Отец и Бог-Сын — это разные Боги, что, разумеется, принять никак невозможно. Подобное допущение не является и психологически оправданным, ибо для объяснения странного поведения Бога хватает несомненной нерефлектированности его сознания. Поэтому страх Божий по праву считается источником всяческой премудрости. Однако все эти превозносимые до небес благость, любовь и праведность Творца не следует рассматривать только как задабривание — нужно видеть в них подлинное переживание, ибо Бог есть coincidentia oppositorum. (совпадение противоположностей) Оправданно и то, и другое: страх перед Богом и любовь к нему.

Высокоразвитому сознанию всегда будет трудно любить какого-нибудь бога в качестве доброго отца, которого нужно будет бояться ввиду свойственных ему припадков безотчётного внезапного гнева, его непостоянства, несправедливости и лютого нрава. Тот факт, что человек не оценивает по достоинству слишком человеческих проявлений непоследовательности и слабости своих богов, с лихвой доказан упадком античных богов. Моральный провал Яхве в истории с Иовом тоже не обошёлся без скрытых последствий: с одной стороны, непредусмотренного возвышения человека, с другой — эффекта тревожности бессознательного. Первое из них поначалу остаётся чистым фактом, не доходящим до сознания, но регистрируемым бессознательным. Заодно это — причина тревожности бессознательного, поскольку тем самым оно получает более высокие в сравнении с сознанием возможности: в бессознательном человек в результате этого оказывается большим, нежели в сознании. При таких обстоятельствах возникает уклон, направленный от бессознательного к сознанию, и бессознательное прорывается в сознание в виде сновидений, образов и откровений. Датировка «Книги Иова», к сожалению, ненадежна. Как уже упоминалось, она охватывает период от 600 до 300 гг. до Р. X. [38] В первой половине VI столетия появляется Иезекииль [39], пророк с так называемыми «патологическими» чертами, которые среди профанов считаются характерными для его видений. Как психиатр я обязан настоятельно подчеркнуть, что видения и сопровождающие их явления нельзя некритически оценивать в качестве патологических. Они, так же как и сновидения, — явления хотя и необычные, но естественные, а потому могут быть названы «патологическими» лишь в том случае, если доказана их патогенная природа. С чисто клинической точки зрения видения Иезекииля имеют архетипическую природу и свободны от каких бы то ни было патологических отклонений. Причин считать их патологическими нет [40]. Они служат симптомом того, что уже в ту эпоху бессознательное было в некоторой степени отделено от сознания. Сутью первого большого видения выступают две упорядоченные и компактно составленные четверицы, т. е. образы целостности, какими мы часто можем наблюдать их и сегодня в виде спонтанных феноменов. Их квинтэссенция изображается в форме «как бы подобие человека» [LVIII]. Вообще считать, будто всякое видение патологично уже как таковое, — заблуждение. Видения бывают и у здоровых людей — правда, нечасто, но и не так чтобы уж очень редко. Иезекииль ухватил тут важную содержательную особенность бессознательного, а именно идею высшего человека, которому Яхве морально проиграл и которым после этого захотел стать.

Эта же самая тенденция проявилась, так сказать, одновременно и в Индии в лице Гаутамы Будды (р. 562 г. до Р. X.), считавшего, что максимально развитое сознание превосходит даже величайших богов брахманизма. Такая линия развития — логическое следствие из учения о Пуруше — Атмане, берущая своё начало во внутреннем опыте практической йоги.

Иезекииль постиг через символ сближение Яхве с человеком, — то, что Иову довелось пережить, но чего, вероятно, не довелось узнать. Сутью этого переживания было то, что сознание Иова выше, нежели сознание Яхве, и что вследствие этого Бог хочет стать человеком. Кроме того, у Иезекииля впервые появляется титул «сын человеческий», посредством которого Яхве, что характерно, обращается к пророку, тем самым, видимо, давая понять, что он, пророк, — сын того «человека» на престоле; вот прообраз ещё далекого во времени откровения Христа! Поэтому абсолютно оправданно, что четыре серафима престола Божьего стали эмблемами евангелистов — ведь те образуют четверицу, выражающую целостность Христа, так же как Евангелия символически представляют четыре столпа его престола.

Тревожность бессознательного не прекращается на протяжении многих столетий. Даниил (ок. 165 г. до Р. X.) [41] получает видение с четырьмя животными и с «Ветхим днями», к которому «с облаками небесными шёл как бы Сын человеческий» [LIX]. Здесь «сын человеческий» — уже не пророк, а — независимо от него — Сын Ветхого днями, на которого возложена задача омолодить Отца.

Книга Еноха, датируемая временем около 100 г. до Р. X., богаче деталями. Она представляет нам содержательный доклад о той преобразовательной атаке сынов Божьих на мир человеческий, которая получила название «низвержение ангелов». Когда Яхве, согласно «Бытию» [LX], принял решение, что его дух больше не будет, как раньше, многие сотни лет обитать на земле, в людях, сыны Божий — в качестве компенсации! — влюбились в прекрасных дочерей человеческих. Случилось это в эпоху исполинов. Еноху было ведомо, что две сотни ангелов под водительством Семазы сошли, сговорившись между собою, на землю, взяли в жёны дочерей человеческих и породили с ними исполинов высотою в три тысячи локтей [42]. Ангелы, среди которых особенно выделялся Азазель, учили людей наукам и искусствам. Они проявили себя как элементы сугубо прогрессивные, расширявшие и развивавшие человеческое сознание, — ведь уже злой Каин в сравнении с Авелем представлял идею прогресса. Тем самым они «исполински» умножили значение человека, что указывает на инфляцию тогдашнего культурного сознания. Инфляция же всегда несёт с собой угрозу ответного выпада бессознательного, выступающего в таком случае, в том числе в форме потопа. Но прежде исполины «пожрали» «достояние человеков», а затем принялись пожирать их самих, в то время как люди, в свою очередь, пожирали животных, так что «земля сетовала о неправедных» [LXI].

Интервенция сынов Божьих в мир людей имела, таким образом, угрожающие последствия, в свете которых тем понятнее становятся меры предосторожности, предпринятые Яхве перед своим собственным появлением на земле. Ведь человек даже в мыслях не мог равняться с божественным сверхмогуществом.

Поэтому в высшей степени интересно проследить за поведением Яхве в таких обстоятельствах. Речь шла, как доказывает вынесенный позже драконовский приговор, о серьёзной в рамках небесного государства афере: не менее двухсот сынов Божьих оставили придворную жизнь при Отце, дабы на свой страх и риск пуститься в эксперименты над миром людей. Следовало бы предположить, что такая «sortie en masse» (массовый исход) тотчас получит огласку (а уж в Божьем всеведении и подавно). Однако ничего подобного не случилось. Исполины уже давно существовали и вовсю убивали и пожирали людей, и лишь тогда, да и то случайно, четверо архангелов услыхали вопли людских жалоб и тут обнаружили, что творится на земле. Поистине не знаешь, чему больше удивляться — слабой организованности хоров ангельских или скверной информированности небес. Как бы то ни было, теперь архангелы всё же ощутили необходимость явиться к Богу с такими речами:

«Всё перед тобой обнажено и раскрыто; всё тебе ведомо, и ничто от тебя не укроется. Ты видишь, что совершил Азазель, — как он учил на земле всяческому нечестию и открывал небесные таинства начальных времён… Заклинаниям учил Семаза, коему ты вручил полную власть и господство над его товарищами… Ты же ведаешь обо всём, прежде чем оно случится. Ты видишь это и даёшь им действовать, и не говоришь нам, что нам из-за этого с ними делать» [LXII].

Либо то, что говорят ангелы, ложь, либо Яхве, как ни странно, не извлёк никаких выводов из своего всеведения, либо же ангелам следует напомнить ему о том, что однажды он уже предпочёл забыть о всеведении. В любом случае их вмешательство вызвало лишь масштабную акцию возмездия, но никак не действительно справедливое наказание: Яхве равно топит в водах потопа всех живых тварей, за исключением Ноя и его близких. Этот эпизод показывает, что сыны Божьи почему-то хитрее, прогрессивнее и сознательнее своего Отца. Тем выше следует оценить перемену, произошедшую с Яхве позднее. Подготовительные меры к его воплощению и впрямь производят впечатление, что опыт его чёму-то научил и что он подходит к делу более сознательно, чем прежде. Этому умножению сознания, несомненно, способствует то обстоятельство, что он вспомнил о Софии. Одновременно становится более развернутым и откровение метафизической структуры. В то время как у Иезекииля и Даниила мы находим лишь намёки на четверичность и на сына человеческого, Енох даёт в этом отношении подробный и ясный отчёт. Подземный мир, своего рода Аид, поделён на четыре части, в которых души умерших пребывают вплоть до Судного дня. Три из них темны, а четвёртая светла, и в ней есть некий «источник светлых вод» [LXIII]. Здесь обитают праведники.

Сообщения такого рода откровенно относятся к сфере психологии, а точнее к символике мандалы, включающей в себя, в том числе и пропорции 1:3 и 3:4. Поделённый на четыре части Аид Еноха соответствует хтонической четверице, которая, надо полагать, всегда находится в оппозиции пневматической, или небесной четверице. Первая из них соответствует в алхимии четверице элементов, вторая — четверичному, т. е. целостному аспекту божественности, что можно наблюдать на примерах таких мифологем, как Барбело, Колорбас, Mercurius quad-ratus (меркурий четверичный) или боги с четырьмя ликами.

И впрямь, Енох видит четыре «лица» Бога. Из них трое заняты славословиями, молитвами и ходатайствами, четвертое же гонит прочь сатанинские орды и не позволяет им «предстать перед Господом духов, дабы обвинить обитателей суши» [LXIV].

Это видение свидетельствует о существенном развитии образа Бога: у него четыре лица, или скорее четыре ангела лика, т. е. четыре ипостаси, или эманации, и из этих ангелов один занят исключительно тем, что не подпускает близко к Богу Сатану — сына Божьего старшего поколения, преобразившегося во множество, — дабы воспрепятствовать дальнейшему экспериментированию в стиле «Книги Иова» [43]. Множество, которым стал Сатана, ещё пребывает в небесных пределах, ибо низвержение Сатаны пока только предстоит. И здесь вышеупомянутые пропорции изображаются посредством того, что три ангела отправляют священные, иначе говоря, благодетельные функции, а четвёртый воинствует, так как обязан отгонять Сатану.

Природа этой четверицы откровенно пневматическая и потому выражена в образах ангелов, представляемых, как правило, в виде пернатых и, стало быть, воздушных существ, а особое правдоподобие придаёт этому то, что они, вероятно, происходят от четверых серафимов Иезекииля [44]. Удвоение и разделение четверицы на верхнюю и нижнюю указывает на уже состоявшийся метафизический раскол. Об этом же свидетельствует удаление Сатаны от небесного двора. Однако такой плероматический раскол, в свою очередь, является симптомом значительно более глубокого раскола внутри Божьей воли: Отец хочет стать Сыном, Бог — человеком, аморальное — исключительно благим, а бессознательное — ответственно-сознательным. Но всё это пока находится in statu nascendi (в состоянии зарождения).

Бессознательное Еноха неимоверно возбуждено всем этим, а свои содержания оно открывает в апокалиптических видениях. Заодно оно побуждает Еноха к «peregrinatio», т. е. путешествию по четырём небесным пределам и к центру Земли, причём своими передвижениями он сам изображает мандалу — в полном соответствии с «путешествиями» алхимиков-философов и со сходными фантазиями бессознательного современных людей.

Когда Яхве называл Иезекииля «сыном человеческим», то это было пока не более чем смутным и невразумительным намёком. А тут дело проясняется: человек Енох не только восприемлет божественное откровение, но в то же время становится соучастником божественного действа, как будто он — по меньшей мере, один из сынов Божьих. Видимо, понять такое невозможно, не предположив, что в той же степени, в какой Бог собирается стать человеком, человек погружается в плероматическое действо, — так сказать, принимает в нём крещение и становится причастным божественной четверичности (т. е. распинается со Христом). Поэтому и в наши дни при обряде водоосвящения священник крестообразно делит воду рукой и затем кропит ею четыре стороны света.

Божественная драма до такой степени захватывает Еноха и воздействует на него, что в нём можно усмотреть весьма необычное понимание грядущего воплощения Бога: стоящий подле «Ветхого днями» «сын человеческий» выглядит совсем как ангел (т. е. один из сынов Божьих). Он есть тот, «кто имеет праведность, и праведность обитает подле него…; ибо Господь духов избрал его, и жребий его… превзошел всех праведностью» [LXV]. Видимо, неслучайно так настойчиво выделяется именно праведность, ибо это то качество, которого лишён Яхве, что наверняка не укрылось от человека и автора «Книги Еноха». Под владычеством Сына человеческого «принимается молитва праведных, и кровь праведных взывает о мщении перед Господом духов» [LXVI]. Енох видит «источник праведности, и был он неисчерпаем» [LXVII]. Сын человеческий «… будет посохом праведных и святых… Для этой цели он избран и сокрыт от него (Бога) ещё до сотворения мира, и в вечности он (будет) пред ним. Мудрость Господа духов… дала ему явиться в откровении; ибо он хранит жребий праведных» [LXVIII]. «Ибо мудрость излилась, как вода… Ибо у него власть над всеми таинствами праведности, а неправедность прейдёт, как тень… В нём жив дух мудрости и дух того, что даёт прозрение, и дух учения и силы…» [LXIX]

Под владычеством Сына человеческого:

«… земля вернёт тех, которые в ней скопились, и Шеол возвратит то, что воспринял, и преисподняя [LXX] извергнет должное… Избранный воссядет в те дни на Моём престоле, и все тайны мудрости выйдут из мыслей уст Его» [LXXI].

«Все станут ангелами в вышних» [LXXII]. Азазель с его ордами будет брошен в пещь огненную, ибо «они подчинялись Сатане и соблазняли жителей земли» [LXXIII].

В конце времён Сын человеческий будет вершить суд над всеми созданиями. Даже «мрак будет упразднён», а «свету не будет конца» [LXXIV]. А оба великих вещественных доказательства Яхве, левиафан и бегемот, оставят по себе лишь воспоминания: они будут расчленены и пожраны. В этом месте [LXXV] дающий откровение ангел обращается к Еноху, используя титул «сын человеческий», — вот ещё одно доказательство того, что он, подобно Иезекиилю, ассимилирован божественным таинством и соответственно вовлечён в него; об этом говорит уже одно только то, что он является очевидцем таинства. Енох восхищён и занимает своё место в вышних. В «небе небес» он видит дом Божий из хрусталя, омываемый пламенем и охраняемый вечно бдящими пернатыми существами [LXXVI]. «Ветхий днями» выходит оттуда с четверицей (Михаилом, Гавриилом, Рафаилом и Фануилом) и обращается к нему: «Ты сын мужа, рождённый для праведности; праведность пребывает над тобою, и праведность главы Ветхого днями не оставит тебя» [LXXVII].

Примечательно, что Сын человеческий и его значение всё вновь и вновь связываются с праведностью. Видимо, она выступает лейтмотивом и главной целью всего дела. Подобное повышенное внимание к праведности имеет смысл лишь там, где грозит разразиться или уже разразилась неправедность. Никто кроме Бога не имеет права раздавать крупные порции праведности, и именно в отношении Бога возникает оправданное опасение, что он забудет о своей праведности. Тогда его праведный Сын выступит перед ним ходатаем за людей. Таким образом «праведные обретут мир» [LXXVIII]. Праведность, которая воцарится при Сыне, подчёркивается столь усиленно, что возникает впечатление, будто прежде, при владычестве Отца, перевес был на стороне неправды, и лишь с приходом Сына наступает век права. Кажется, что Енох бессознательно даёт тем самым ответ Иову.

Подчеркивание возраста Бога логически увязывается с наличием у него Сына, но наводит и на мысль о том, что он, Бог, как-то отступает на второй план и постепенно передаёт бразды правления миром людей в руки Сына, а это сулит введение более справедливого порядка. Из всего этого видно, что душевная травма, а именно память о некоей вопиющей к небесам несправедливости, ещё где-то жива и омрачает доверие к Богу. Бог и сам желает иметь Сына, а сына желают иметь для того, чтобы он заменил отца. Этот Сын, как мы уже достаточно в том убедились, прежде всех других добродетелей должен обладать безусловной праведностью. Бог и человек хотят избыть слепую неправедность.

Енох, будучи в экстатическом состоянии, обнаруживает, что он — сын человеческий, или, может быть, сын Божий, хотя ни рождением, ни судьбою он для этой участи, видимо, не предназначен [45]. Он переживает то же божественное вознесение, которое у Иова мы лишь предполагали или, скорее, рассудили, что оно было неизбежным. Иов и сам смутно подозревает что-то в этом роде, когда заявляет: «А я знаю, Искупитель [46] мой жив» [LXXIX]. Это в высшей степени примечательное высказывание при тогдашних обстоятельствах могло относиться только к Яхве-благосклонному. Однако традиционное христианское толкование данного места как антиципации Христа оправданно лишь постольку, поскольку благосклонный аспект Яхве в качестве его собственной ипостаси воплощается в Сыне человеческом, который у Еноха выступает агентом праведности, а в христианстве — ходатаем за человечество. Кроме того, Сын человеческий существует от века, и потому Иов имеет право к нему апеллировать. Если Сатана играет роль обвинителя и ябеды, то Христос, другой Сын Божий, играет роль адвоката и заступника.

В этих мессианских представлениях Еноха, несмотря на противоречие, так и подмывает (и это естественно) усмотреть христианские интерполяции. Однако такого рода подозрение кажется мне неоправданным по психологическим мотивам. Стоит только поразмыслить о том, что означает неправедность, мало того, аморальность Яхве для человека набожного образа мыслей! Ходить под грузом подобного представления о Боге было тяжелейшим испытанием. Некий ещё более поздний источник повествует нам о благочестивом мудреце, которому никак не удавалось прочесть до конца 89 псалом, «ибо ему становилось тяжко на сердце при чтении». Учитывая, с какой настойчивостью и категоричностью и учение самого Христа, и церковная догма последующих веков вплоть до наших дней отстаивали благость милосердного Отца небесного, избавление от страха Божьего, понятия Summum Bonum и privatio boni, можно судить о том, сколь несовместимы составляющие образа Яхве и сколь невыносимой кажется такая парадоксальность религиозному сознанию. Видимо, это переживание было ему свойственно уже в дни Иова.

Внутренняя нестабильность Яхве является предпосылкой как творения мира, так и того плероматического действа, трагический хор которого составляет человечество. Разбирательство с творением ведёт к внутренним переменам в самом Творце. Следы подобной тенденции в ветхозаветных писаниях проявляются начиная с VI в. всё сильнее. Двух первых кульминаций она достигает в трагедии Иова, с одной стороны, и в откровении Иезекииля, с другой. Иов неправедно страдает, Иезекииль же видит вочеловечение и развитие Яхве, а посредством титула «сын человеческий» ему уже дают понять: воплощение и четверичность Бога суть, так сказать, плероматические прообразы того, что произойдёт с человеком вообще (а не только с Сыном Божьим, от века существующим в Провидении) благодаря трансформации и вочеловечению Бога. Это и совершается у Еноха в интуитивном предвосхищении. Он экстатически становится сыном человеческим в плероме, а его вознесение на колеснице (как случилось и с Илией) прообразует восстание из мёртвых. Ведь для исполнения своей роли вершителя праведности ему необходимо очутиться в непосредственном соседстве с Богом, а в качестве предсуществующего Сына человеческого он уже не подвержен смерти. Но поскольку он — обыкновенный человек и, стало быть, как таковой смертен, то и остальные смертные в состоянии созерцать Бога не хуже его, и они могут осознать Спасителя, тем самым обретя бессмертие.

Все эти идеи уже в те времена могли бы быть найдены сознанием на основе существовавших предпосылок, если бы только кто-то хоть немного об этом задумался. Для этого не требовалось никаких христианских интерполяций. «Книга Еноха» антиципировала на широкую ногу, однако содержание её антиципации носилось в воздухе как пока ещё чистое откровение, не опустившееся на землю. Ввиду всех этих фактов при всём желании невозможно взять в толк, каким образом христианство, согласно распространённому мнению, ворвалось в мировую историю в качестве абсолютной новации. Христианство служит убедительнейшим примером того, как исторически подготавливаются, находя поддержку и обеспечение со стороны сложившихся воззрений окружающего мира, некоторые события.