К

КАТАРСИС

Греческое слово катарсис вот уже более ста лет бытует в лексиконе психологов, более того — уже стало своеобразным культовым символом, значение которого представляется ясным лишь посвященным. В самом деле, в обыденной речи оно практически не встречается, зато психологи пользуются им всякий раз, когда заходит речь о сильных переживаниях, которые, по мнению многих, человека облагораживают. Именно такого рода переживания намеренно культивируются различными направлениями практической психологии с целью личностного совершенствования.

В различных источниках можно найти несколько толкований данного понятия, которое с древнейших времен используется в философии, в частности в эстетике, а со сравнительно недавних пор — и в психологии, преимущественно в психоанализе. Обобщенная дефиниция, почерпнутая из этих источников, могла бы звучать так: катарсис — эмоциональное потрясение, имеющее очистительный, просветляющий эффект. Авторство этого понятия приписывается Аристотелю, внедрение его в психологию принято считать заслугой З. Фрейда. Эти положения, в принципе небезосновательные, требуют, однако, некоторых уточнений.

Иногда создается впечатление, что приоритет Аристотеля в ряде случаев объясняется довольно простой причиной: в отличие от писаний многих античных мыслителей, большинство трудов этого обласканного тогдашней властью ученого были бережно сохранены и дошли до наших дней. Сохранилось, впрочем, не все — содержание некоторых работ Аристотеля известно нам исключительно в изложении позднейших трансляторов и толкователей. Это относится и ко второй части трактата «Поэтика», где греческим философом использовано понятие катарсиса. Справедливости ради следует сказать, что само это явление было описано гораздо раньше, хотя сохранившиеся упоминания об этом разрозненны и фрагментарны.

Предположительно само слово катарсис восходит к семитскому gtr — культовые воскурения; первоначально термин был связан с религиозным понятием культовой чистоты — очистительные ритуалы, приводящие к катарсису, обыкновенно открывали культовую церемонию.

Этот смысл был воспринят греческой философией. В доплатоновской философии идея катарсиса характерна прежде всего для Пифагора и его школы. Поскольку в соответствии с пифагорейским учением только чистая душа способна обрести знание, существовали многочисленные предписания и требования, преследующие цель очищения и просветления души, в числе которых было и знаменитое требование продолжительного молчания для начинающих. Пифагорейцы также рекомендовали музыку для очищения души — в этом можно увидеть истоки современной музыкотерапии. Не вызывает сомнения, что соответствующие, специально подобранные музыкальные произведения могут вызвать сильные переживания, когда утомленная душа омывается очистительными слезами (но очевидно также, что иные произведения — вроде «шедевров» ТАТУ или «Ленинграда» — чреваты обратным эффектом).

Платон в диалоге «Федон» говорит о философском катарсисе, который открывает философствующему новое измерение реальности. Философия должна постигать истинно сущее, для чего необходимо рассматривать вещи только посредством души. Этому препятствуют силы чувственного познания и отклоняющие от духовного знания потребности тела. Поэтому душа должна стремиться отделиться от тела, как от оков, и тем самым достигнуть просветления.

Аристотель подобно пифагорейцам также отмечал воспитательное и очистительное значение музыки, благодаря которой люди получают облегчение и очищаются от своих аффектов, переживая при этом «безвредную радость». Знаменитое определение Аристотеля трагедии как очищения от аффектов вызвало появление обширной литературы о том, как здесь следует понимать катарсис, какое содержание вкладывал Аристотель в это понятие и что он подразумевал под очищением. Выдвигались различные теории, в соответствии с которыми трагедия очищает от пороков (Г.Э. Лессинг), успокаивает аффекты сострадания и страха благодаря законам нравственности (Э. Целлер), вносит умиротворяющую завершенность путем гармоничного примирения страстей (И.В. Гёте). Высказывались и негативные суждения — например, Ж.Ж. Руссо осуждал театральное искусство, ставя в упрек катарсису то, что он есть лишь «пустое мимолетное чувство, которое исчезает тотчас же. Вслед за иллюзией, породившей его, это остаток естественного чувства, сразу же загубленный страстями, бесплодная жалость, которая удовлетворяется несколькими слезами, но не подвигла никого на малейшее проявление человеколюбия».

Особо оживленные дискуссии проблема духовного очищения вызвала в ХIХ в., что безусловно предвосхитило соответствующие положения теории З. Фрейда. Историки психоанализа, характеризуя духовную атмосферу конца ХIХ в., пишут о «подлинном помешательстве, связанном со всеобщим интересом к проблеме катарсиса. Эта тема стала, пожалуй, самым популярным предметом обсуждения как среди ученых, так и в изысканных и утонченных венских салонах». К 1890 г. только на немецком языке вышло более 140 различных публикаций по проблеме катарсиса. Одна из них принадлежала Якобу Бернайсу, который приходился дядей Марте Бернайс, невесте доктора Фрейда. В ней автор, анализируя взгляды Аристотеля, утверждал, что при восприятии трагического представления у зрителя пробуждаются и усиливаются связанные с аффектами сострадания и страха переживания, в результате чего трагедия оказывает на него сильное воздействие, способствующее устранению соответствующих аффектов, приносящее удовольствие и облегчение. Есть достаточно оснований полагать, что Фрейд имел возможность ознакомиться с этой работой и испытал известное влияние содержавшихся в ней идей. То же самое, по всей вероятности, можно сказать и о старшем товарище и коллеге Фрейда Й. Брейере, которому и принадлежит приоритет внедрения принципов очищения в психотерапевтическую практику.

В истории психоанализа классическим считается так называемый случай Анны О. – первый пример использования «катарсического метода Брейера — Фрейда». Этот случай описан в совместной работе Брейера и Фрейда «Исследования истерии» (1895). Под псевдонимом Анны О. в ней фигурировала некая Берта Паппенгейм, пациентка Брейера, с которой Фрейд никогда лично не встречался, хотя с нею и была знакома его невеста. Несчастная Анна-Берта страдала целым букетом истерических расстройств, впервые появившихся тогда, когда она ухаживала за умиравшим отцом. Брейер лечил ее при помощи гипноза. Он обнаружил, что под гипнозом пациентка могла вспомнить те переживания, которые, возможно, и являлись причиной болезненных симптомов. Последующее обсуждение ее переживаний, казалось, способствовало улучшению состояния. Каждый раз после подобных обсуждений пациентка сообщала об улучшении самочувствия. Брейер и Фрейд, подробно обсуждавшие ход лечения, пришли к выводу, что освобождение от травмирующих переживаний снижает или совсем устраняет болезненные симптомы.

Вот уже более ста лет психоаналитики превозносят этот случай как блестящий пример воплощения принципов психоанализа. Справедливости ради следует признать, что сам по себе этот случай далеко не бесспорный. Сразу же после лечения Брейера его пациентка, от которой он по личным причинам отказался, была помещена в психиатрическую клинику и впоследствии не раз туда возвращалась. Душевного здоровья она так никогда и не обрела. Напротив, ее истеричность обострилась в виде еще одного болезненного симптома — феминизма, которым она была одержима до конца своей неприкаянной жизни.

Становлению катарсического метода лечения этот досадный факт, однако, не помешал. В его основу легли следующие предположения: болезненные симптомы являются символами воспоминаний о травмирующих переживаниях прошлого; заболевание происходит потому, что нормальной разрядке аффектов был прегражден доступ и ущемленным аффектам пришлось направиться в другое русло; став бессознательными, эти аффекты омрачают душевную жизнь человека, служат источником ее возбуждения и приводят к невротическому заболеванию. С помощью гипноза в памяти пациента восстанавливается цепь патогенных воспоминаний, воспроизводится травмирующая ситуация, ранее сдерживаемые аффекты проявляются с необычной силой, происходит отреагирование, и невротические симптомы исчезают.

Используя этот метод, Фрейд со временем отказался от гипноза, который стал для него, по его словам, «неприятен как капризное и, так сказать, мистическое средство». Фрейд сделал катарсическое лечение независимым от гипнотического внушения, поставил задачу не в гипнотическом, а в бодрствующем состоянии узнать у пациента то, чего тот не осознавал. Впоследствии в качестве технического приема метод был дополнен свободными ассоциациями. Это новшество фактически и открыло путь к возникновению собственно психоанализа.

В наши дни независимо от того, в какой мере психологи разделяют фрейдовские постулаты, многие из них активно используют в своей практике механизмы катарсического отреагирования. Цель многих психотерапевтических процедур состоит в освобождении неотреагированных эмоций при отсутствии негативных последствий, имевших место в реальности. Катарсис оказывается успешен, когда тревога, связанная с восстановлением контакта с ситуацией, подавляется другими позитивными эмоциями в психотерапевтических условиях.

Говоря упрощенно, человеку в ряде случаев бывает необходимо проговорить, проиграть, так или иначе заново пережить в спокойной, безопасной обстановке травмирующие, тягостные переживания, дабы освободиться от их груза. По большому счету, это и есть одна из важнейших задач психологии, если понимать ее как «помогающую профессию». Технических приемов для достижения этой цели разработано множество, но их общий принцип — катарсическое просветление.

КАУЗАЛЬНАЯ АТРИБУЦИЯ (от лат. causa — причина + attribuo — придаю, наделяю) – феномен социального восприятия, интерпретация человеком причин поведения другого человека, а также своего собственного. Переводя труднопроизносимый термин на родной язык, суть каузальной атрибуции можно определить как отнесение, приписывание причин того или иного акта определенным источникам — внешним или внутренним. Так, если один человек ударил другого, причина этого может видеться нам в том, что сам он по натуре своей человек злой и агрессивный (то есть действие продиктовано его внутренними качествами), либо в том, что вынужден защищаться или отстаивать таким способом свои интересы (то есть обстоятельства вынудили его пойти на этот шаг). Такого рода суждения не всегда опираются на логику или на объективно наблюдаемую действительность, они скорее продиктованы нашей склонностью трактовать источники поведения. Такие трактовки во многом индивидуальны, но имеют и общие особенности.

Исследователи каузальной атрибуции исходили из следующих положений: 1) люди в процессе межличностного восприятия и познания не ограничиваются получением внешне наблюдаемых сведений, но стремятся к выяснению причин поведения и выводам, касающимся соответствующих личностных качеств наблюдаемого человека; 2) поскольку информация о человеке, получаемая в результате наблюдения, чаще всего недостаточна для надежных выводов, наблюдатель находит вероятные причины поведения, соответствующие черты личности и приписывает их наблюдаемому человеку; 3) такая причинная интерпретация существенно влияет на поведение наблюдателя.

Теории атрибуции были разработаны на основе обобщения фактов социальной перцепции (межличностного восприятия), однако их авторы в дальнейшем стали распространять свои объяснительные принципы и терминологию на другие области, например, мотивацию.

В чем сущность теорий атрибуции? «Атрибутивные теории в широком смысле этого термина, – пишет Л.Д.Росс, – рассматривают попытки рядового человека понять причины и следствия событий, свидетелем которых он является; иначе говоря, изучают наивную психологию «человека с улицы» — как он интерпретирует свое поведение и поведение других». Такие широкие цели изучения явились следствием иного представления о человеке, чем это имело место в бихевиоризме или фрейдизме. Исследователями каузальной атрибуции каждый человек рассматривается как интуитивный психолог, равный по статусу психологу-исследователю. Цель профессионального психолога — познать способы восприятия и понимания событий и людей, которые использует интуитивный психолог. Эти способы, как выяснилось, страдают рядом недостатков, связанных с: 1) ошибками при кодировании, воспроизведении, анализе интерпретируемых данных; 2) хроническим дефицитом времени, требуемого для оценивания; 3) действием отвлекающей мотивации.

Основоположником исследований атрибутивных процессов считается Ф. Хайдер. Суть предложенной им концепции такова. Человек стремится к формированию непротиворечивой и связной картины мира. В этом процессе у него вырабатывается, по выражению Хайдера, «житейская психология» как результат попыток объяснить для себя причины поведения другого человека и прежде всего вызвавшие его мотивы. Хайдер подчеркивает важность того, объясняем ли мы то или иное явление факторами, локализованными внутри человека или вне его, например, мы можем объяснить ошибку человека его низкими способностями (внутренняя причина) либо трудностью задачи (внешняя причина). Характер объяснения в каждом отдельном случае определяется не только уровнем развития субъекта, его собственными побуждениями, но также необходимостью сохранить когнитивный баланс. Например, если человек считает, что другой человек относится к нему хорошо, то любой негативный его акт будет «выпадать» из общей картины, в действие вступят психологические силы, стремящиеся восстановить равновесие.

Многие положения концепции Хайдера были проверены и подтверждены экспериментально. Сам Хайдер ссылается на эксперимент М.Циллига, проведенный еще в 1928 г. В этом эксперименте две группы детей — популярных и непопулярных — выступали перед своими одноклассниками с гимнастическими упражнениями. Хотя «популярные» специально делали ошибки, а «непопулярные» выступали безошибочно, зрители впоследствии говорили об обратном. Хайдер указывает на этот факт как на пример приписывания (атрибуции) «плохих» качеств «плохим» людям.

В своих исследованиях того, как мы интерпретируем окружающий мир, социальные психологи обнаружили обобщенную тенденцию, которую назвали фундаментальной ошибкой атрибуции. Она состоит в преувеличении значения личностных (диспозиционных) факторов в ущерб ситуативным, или «средовым» влияниям. Как наблюдатели мы часто упускаем из виду тот факт, что каждый человек играет множество социальных ролей, а мы часто являемся свидетелями лишь одной из них. Поэтому влияние социальных ролей при объяснении человеческого поведения легко упустить из виду. Это, в частности, хорошо иллюстрирует остроумный эксперимент Л.Росса, Т.Амбайл и Д.Стейнмец. Эксперимент проводился в форме викторины — наподобие популярных телевизионных конкурсов эрудитов. Испытуемым поручалось исполнить одну из двух ролей — ведущего, в задачу которого входит задавать трудные вопросы, и участника викторины, которому нужно было на них отвечать; распределение ролей производилось в случайном порядке. Наблюдатель, информированный о порядке организации викторины, смотрел на это разыгранное шоу, а затем оценивал общую эрудицию ведущего и участника, отвечавшего на вопросы. Любому из нас легко представить себя в роли такого наблюдателя, припомнив, какие чувства мы испытываем при виде того, как на телеэкране ведущие испытывают эрудицию «человека с улицы», жаждущего денежного приза. Впечатление в большинстве случаев таково: перед нами предстает с одной стороны человек умный, искушенный, много знающий, с другой — человек неловкий и недалекий. Всего лишь задавая хитрые вопросы, ведущий производит впечатление умницы, а участник викторины сталкивается с необходимостью отвечать на них (и наверняка перед многими пасует), поэтому выглядит глуповато. Именно это и обнаружили Росс и его коллеги: наблюдателям ведущие кажутся гораздо более знающими, чем участники. Хотя на самом деле в высшей степени маловероятно, чтобы ведущие были более эрудированными, чем участники, так как каждый получил свою роль благодаря случайному распределению. И что самое интересное: это было известно и наблюдателям! И все равно, вынося свои суждения об исполнителях разыгранной викторины, наблюдатели оказались не в состоянии учесть влияния социальных ролей и попали в ловушку, приписав увиденное личностным качествам.

Если бы фундаментальная ошибка атрибуции была ограничена суждениями в подобных игровых ситуациях, ей вряд ли следовало бы уделять внимание. Однако ее последствия простираются чрезвычайно широко. Э.Аронсон в своей известной книге «Общественное животное» приводит пример, типичный для Америки, а с недавних пор хорошо понятный и нам. Наблюдая человека, который, скажем, подбирает на улице пустые бутылки, мы скорее всего брезгливо поморщимся: «Ничтожество! Бездельник! Если б он в самом деле захотел найти достойную работу, то давно нашел бы!» Такая оценка в каком-то случае может точно соответствовать действительности, но не исключено и то, что оно представляет собой проявление фундаментальной ошибки атрибуции. Известно ли нам, какие обстоятельства вынудили человека так пасть? Вряд ли! А характеристика ему уже готова.

Один из существенных результатов экспериментального исследования каузальной атрибуции заключается в установлении систематических различий в объяснении человеком своего поведения и поведения других людей. Собственные промахи и даже недостойные поступки мы склонны интерпретировать как вынужденные, продиктованные неблагоприятными обстоятельствами, тогда как успехи и достижения скорее истолкуем как естественное следствие наших высоких достоинств. В отношении других людей чаще действует обратная закономерность — их удачи скорее расцениваются как следствие «везения», благоприятного стечения обстоятельств, чьего-то покровительства и т. п., зато промахи и неловкости скорее расцениваются как следствие негативных личностных особенностей. Самооправдание типа «А что еще мне остается делать — жизнь нынче такая!», завистливое «Везет же некоторым!» (в смысле — явно незаслуженно), брезгливое «А чего еще ждать от такого никчемного человека?!» — все это повседневные примеры данной закономерности. Стоит задуматься, не слишком ли часто и всегда ли оправданно прибегаем мы к этим формулам…

Важная закономерность, обнаруженная во многих экспериментах, состоит в преувеличении человеком собственной роли в той ситуации, в которую он оказался вовлечен — пускай даже в пассивной роли. Сам факт участия в каком-то событии заставляет нас почувствовать (часто безосновательно) свою способность влиять на его ход и результаты. Э.Лэнджер в несложном эксперименте продемонстрировала такую «иллюзию контроля». Исследование состояло в том, что испытуемые покупали лотерейные билеты. Важным моментом было то, что некоторые из них получали право выбрать, какой билет им купить, тогда как другие должны были брать тот билет, который им предлагал экспериментатор. После этого испытуемым была предложена возможность продать свой билет обратно экспериментатору. Лэнджер обнаружила следующую закономерность: те испытуемые, которые сами выбирали билеты, заламывали за них цену, иногда вчетверо превышавшую цену, назначенную испытуемыми, которым билеты достались по разнарядке. Видимо, у испытуемых возникла иллюзия, что их действия по выбору билета могли повлиять на результат, они считали тот билет, который выбрали сами, «более счастливым», хотя совершенно очевидно, что выигрыш определялся случайностью и ни у одного из билетов не было большей вероятности оказаться выигрышным. Однако иллюзия контроля, порожденная эгоцентрическим мышлением, очень сильна. Поэтому неудивительно, что во многих ситуациях, предопределяемых либо простой случайностью, либо чьим-то не зависящим от нас выбором, нам любезно предоставляется иллюзорная возможность самим «вытянуть счастливый билетик».

Очень важно, что знание закономерностей и ошибок каузальной атрибуции помогает сделать ее более эффективным орудием для налаживания взаимодействия. Так, знание о существовании «фундаментальной ошибки атрибуции» может направить наше восприятие по более правильному пути учета различных ситуационных воздействий на человека. Очень важно и осознание собственного стиля атрибуции, который присутствует в любом общении. Очень полезно ответить себе на вопрос: кто я — «ситуационист», пытающийся все всегда выводить из обстоятельств, или субъективист, объясняющий все усилиями и желаниями человека? Опыт психологов, занимающихся «атрибутивной психотерапией», показывает, что во многих ситуациях осознание и смена стиля приписывания причин приводят к увеличению успешности общения.

КОГНИТИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Оформление научной школы или направления трудно точно датировать. Подобно тому как историю города принято отсчитывать от первого письменного упоминания о нем, так и в истории науки принято отмечать символические даты первых публикаций. Так, официальным днем рождения когнитивной психологии можно считать 6 апреля 1956 г. В этот день в «Психологическом обозрении» (Psychological Review) появилась статья Джорджа Э. Миллера «Магическое число семь, плюс-минус два: пределы наших способностей обработки информации» — первая работа сугубо когнитивистской ориентации, положившая начало целому научному направлению. Характерно, что расцвет когнитивной науки пришелся почти на те же самые годы (начало 60-х — середина 70-х). В мировой науке эти независимые направления так и существуют параллельно, не пересекаясь и позволяя психологам свободно выбирать, к чему лежит душа. Центральная для когнитивной психологии проблема — переработка информации, которую человек черпает из внешнего мира (ибо больше ей взяться неоткуда). Поняв, как человек получает и организует в сознании информацию о мире, мы в итоге сможем и понять, почему и зачем он так или иначе себя ведет. Для когнитивистов предмет психологического исследования состоял именно в этом. Наверное, и эта позиция небезупречна, но она хотя бы представляется научной.

Обстоятельная статья Миллера (в журнале она заняла 17 страниц) была посвящена проблеме памяти и написана на основе развиваемой автором информационной теории. Надо сказать, что «магическое число семь» было открыто задолго до Миллера. Еще на рубеже ХIХ — ХХ вв. Дж. М.Кэттел экспериментально установил, что внимание человека может быть одновременно сосредоточено на пяти, максимум — семи элементах. Таков, как довольно долго считалось, и есть объем кратковременной памяти. Миллер сумел показать, что люди способны расширить ограниченные возможности кратковременной памяти, группируя отдельные единицы информации и используя символы для обозначения каждой из групп. Например, последовательность цифр 7 1 4 1 2 1 9 9 7, предъявляемую на короткий промежуток времени, запомнить не так-то просто. Это легче сделать, если организовать последовательность следующим образом: неделя (7 дней), две недели (14 дней), количество месяцев в году (12), определенный год (1997). Таким образом, было показано, что ограниченность кратковременной памяти определяется совсем не количеством информации, объективно измеряемой в битах, а субъективной организацией материала в более или менее крупные «порции» или «куски», размеры которых, как продемонстрировал автор в опытах на самом себе (эта традиция изучения памяти идет еще с экспериментов Г.Эббингауза полуторавековой давности), меняются в процессе обучения. Это, в свою очередь, свидетельствует о том, что кратковременная память не просто предшествует долговременной — ее возможности определяются содержанием долговременной памяти, или опыта. Хотя число «фрагментов», которые человек способен единовременно запомнить, на протяжении жизни остается относительно постоянным, но сумма информации в каждом из них увеличивается по мере того, как растет сумма накопленных человеком знаний. Это положение имеет принципиальное значение для педагогической практики, если понимать ее в традиционном смысле — как процесс приобретения знаний.

КОГНИТИВНЫЙ ДИССОНАНС — негативное побудительное состояние, возникающее в ситуации, когда человек располагает двумя противоположными представлениями, суждениями, намерениями и т. п., относящимися к одному объекту; центральное понятие социально-психологической теории, разработанной американским психологом Леоном Фестингером.

Фестингер в своих изысканиях опирался на принцип равновесия, используя его и при анализе мироощущения человека. Сам он начинает изложение своей теории с такого рассуждения: замечено, что люди стремятся к некоторой согласованности как желаемому внутреннему состоянию. Если возникает противоречие между тем, что человек знает, и тем, что он делает, то это противоречие стремятся как-то объяснить и, скорее всего, представить его как непротиворечие ради того, чтобы вновь достичь состояния внутренней когнитивной согласованности. Далее Фестингер предлагает заменить термин «противоречие» на «диссонанс», а «согласованность» на «консонанс», поскольку эта последняя пара терминов кажется ему более нейтральной, и теперь сформулировать основные положения теории. Она может быть изложена в трех основных пунктах: а) между когнитивными элементами может возникнуть диссонанс; б) существование диссонанса вызывает стремление уменьшить его или воспрепятствовать его росту; в) проявление этого стремления включает: или изменение поведения, или изменение знаний, или осторожное, избирательное отношение к новой информации. В качестве иллюстрации приводится ставший уже нарицательным пример с курильщиком: человек курит, но вместе с тем знает, что курение вредно; у него возникает диссонанс, выйти из которого можно тремя путями: а) изменить поведение, то есть бросить курить; б) изменить знание, в данном случае — убедить себя, что все рассуждения о вреде курения как минимум преувеличивают опасность, а то и вовсе недостоверны; в) осторожно воспринимать новую информацию о вреде курения, то есть попросту игнорировать ее.

Главный практический вывод, вытекающий из теории Фестингера, состоит в том, что любой психологический элемент субъекта может быть изменен: подвергая сомнению то, что человек думает о самом себе, можно вызвать изменения в его поведении, а меняя поведение, человек изменяет и мнение о себе. Подвергая себя самоконтролю и самоанализу, работая над самооценкой, человек развивается, растет личностно. В противном случае он отдает свою душевную работу другим, становясь жертвой (или орудием) чужого влияния. Именно об этом говорят результаты великолепно выстроенных экспериментов и его коллег.

Один из первых экспериментов по проверке теории когнитивного диссонанса был проведен Дж. Бремом. Он предлагал испытуемым сначала оценить несколько бытовых электроприборов — тостер, фен и т. п. Затем Брем показывал испытуемым два предмета из тех, что они внимательно осмотрели, и говорил, что им разрешается взять любой из них на выбор. Позднее, когда от испытуемых требовалось дать повторную оценку тем же предметам, они с большей похвалой отзывались о выбранном ими изделии и с меньшей — об отклоненном. В свете теории Фестингера причина подобного поведения ясна. Осуществив трудный выбор, люди испытывают диссонанс: знание негативных характеристик выбранного предмета диссонирует с фактом его выбора; знание позитивных характеристик отвергнутого предмета диссонирует с тем, что предмет не был выбран. Для уменьшения диссонанса люди подчеркивают позитивные аспекты и преуменьшают значение негативных аспектов выбранных предметов и, напротив, – подчеркивают негативные стороны и преуменьшают значение позитивных сторон невыбранного предмета.


ris34.jpg

Э. Аронсон


Э.Аронсон и Дж. Миллс предположили, что если люди затратят много усилий, а тем более пойдут на какие-то жертвы для того, чтобы получить доступ в группу, которая окажется потом скучной и неинтересной, то они будут испытывать диссонанс. Знание о том, что им пришлось выдержать, будет диссонировать со знанием о негативных сторонах группы. Людям неприятно затрачивать усилия попусту и идти на неокупающиеся жертвы. Для снятия диссонанса они пытаются изменить восприятие группы в положительную сторону. В эксперименте Аронсона и Миллса студентки колледжа должны были пройти вступительное испытание для того, чтобы стать членами дискуссионного клуба по обсуждению психологии секса. Для части девушек эти испытания были очень неприятны — от них требовалось откровенно продемонстрировать свою сексуальную раскрепощенность в присутствии экспериментатора-мужчины. Даже те, кто на это согласился (а согласились не все), испытывали смущение и стыд, то есть вынуждены были себя пересиливать. Для других испытание было легче — им разрешалось по своему усмотрению выполнить процедуру не полностью и остаться в рамках традиционных приличий. Третьи и вовсе были избавлены от вступительного испытания. Затем все испытуемые прослушали магнитофонную запись одной из дискуссий, проведенной в клубе, в который они оказались приняты. Как и предполагалось, девушки, прошедшие через самое трудное и унизительное испытание, оценили прослушанный материал как очень интересный и содержательный, причем эта оценка была намного выше той, что дали две другие группы испытуемых.

Еще один эксперимент, который был проведен Аронсоном с сотрудниками несколько лет спустя, основывался на предположении: если используется угроза для того, чтобы помешать людям заниматься любимым делом, то чем меньше будет угроза, тем больше у этих людей будет появляться тенденция умалять в своих глазах это дело. Если человек воздерживается от любимого занятия, он испытывает диссонанс. Знание о том, что он любит это занятие, диссонирует со знанием, что он принужден им не заниматься. Один из способов уменьшить диссонанс заключается в том, чтобы умалить в своих глазах значение этого занятия. Таким образом, появляется оправдание, почему человек не занимается любимым делом. Причем слабая угроза вызывает меньшее самооправдание. Это приводит к тому, чтобы добавлять свои собственные доводы для самоубеждения в том, что человеку вовсе не нравится заниматься любимым делом. В эксперименте Аронсона было обнаружено, что дети, которых подвергали символическому наказанию за пользование любимой игрушкой, уменьшили свою любовь к этой игрушке гораздо в большей степени, чем те, кто подвергался нешуточному наказанию.

КОЛЛЕКТИВ (от лат. colligere — собирать) – группа объединенных общими целями и задачами людей, достигшая в процессе социально ценной совместной деятельности высокого уровня развития. Явление и термин, упорно превозносившиеся в советской социальной психологии и столь же упорно игнорируемые психологией современной. И то и другое, по всей вероятности, представляет собой неоправданные крайности, требующие непредвзятого анализа ради нахождения «золотой середины».

Обобщая данные разных источников, можно выделить следующие особенности группы, которые характеризуют ее как коллектив.

1) Контактность — постоянное прямое и непосредственное общение. Воспитательная функция коллектива связана прежде всего с этой его особенностью.

2) Контагиозность (от лат. contagiosus — заразительный) – взаимовлияние, способность к «взаимозаражению». Коллектив представляет собой динамическую живую систему, в которой происходит обмен информацией между ее отдельными элементами, индивидами, передаются желания и стремления, переживания и мысли. В коллективе создаются суггестивные связи, не всегда осознаваемые субъектом общения.

3) Внутренняя природа коллектива характеризуется товарищеским сотрудничеством и взаимопомощью при решении конкретных задач. Деятельность членов коллектива осуществляется на основе принципов добровольности, равноправия и демократичности. Реальным руководящим органом коллектива выступает общее собрание — основная форма создания коллективного мнения. Регуляторами общественной жизни в коллективе выступают не столько формальные правовые нормы, сколько нравственные правила, традиции, обычаи, привычки, чувства.

4) Социально-психологическая интеграция. Эта черта выражается в единой социальной направленности деятельности и согласованности действий в коллективе, в общих устремлениях и усилиях, единстве личных, коллективных и общественных интересов. Для характеристики сплоченности коллектива в отечественной психологии использовался термин «ценностно-ориентационное единство»; им отражается высокая степень позиций и оценок членов группы по отношению к целям деятельности и ценностям, наиболее значимым для группы в целом. Подчеркивается, что ценностно-ориентационное единство не приводит к нивелировке личности в группе, так как не препятствует разнообразию вкусов, интересов и привычек ее членов. Оно не предполагает также обязательного совпадения в понимании способов достижения общих для всех членов группы целей.

5) Коллектив является относительно устойчивым социально-психологическим образованием с ярко выраженными перспективными линиями развития, в том числе и весьма отдаленными. В отличие от самых разнообразных видов групп, которые могут поддерживаться короткое время общими целями, коллектив живет сравнительно долго и отличается более стабильной структурой и нормами поведения.

Совершенно очевидно, что указанные характеристики группы, наличие которых ставит ее на уровень коллектива, являются позитивными качествами, и их достижение весьма желательно. Когда в силу определенных общественно-политических условий данные качества лишь декларируются, но реально не соблюдаются, это реально приводит к извращению позитивных принципов коллективизма и конечной дискредитации самого явления и понятия.

Характерно, что, отказавшись от дискредитированного общественной практикой термина, сегодня никто и не думает игнорировать позитивное содержание идей групповой сплоченности и ценностно-ориентационного единства. Только вместо «коллектива» сегодня чаще принято говорить о «команде», «командном духе» и т. п. Однако этой позитивной идеологии трудно придерживаться, если противопоставлять принципам коллективизма идеи превратно понятой самодостаточности личности. Вероятно, последующие социально-психологические изыскания будут направлены на смягчение эмоциональных крайностей в оценке этих явлений, что приведет к нахождению разумного и конструктивного компромисса.

КОМПЛЕКС АНТИГОНЫ — психоаналитическое понятие, используемое для обозначения неосознаваемого сексуального влечения девочки к отцу. Согласно древнегреческой мифологии, осознавший свои преступления и ослепивший себя Эдип был изгнан фиванцами на чужбину и, будучи слепым и дряхлым, погиб бы, не выдержав невзгод, если бы не любовь его дочери Антигоны, добровольно отправившейся в изгнание с отцом. В психоанализе данный комплекс рассматривается как причина некоторых неврозов и сексуальных извращений.

КОМПЛЕКС ГРИЗЕЛЬДЫ — психоаналитическое понятие, которым описывается желание отца сохранить дочь для себя и обусловленный этим отказ всем претендентам на ее руку. Такое кровосмесительное влечение отца к дочери рассматривается в психоанализе как поздняя форма эдипова комплекса, сменяющая влечение мужчины к собственной матери. Гризельда — героиня Д.Боккаччо («Декамерон»), являющаяся олицетворением женской добродетели и бесконечного долготерпения.

КОМПЛЕКС ИОНЫ — безотчетное внутреннее сопротивление полной реализации заложенных в человеке способностей, выступающее препятствием на пути личностного роста. Одно из важных понятий теории самоактуализации, разработанной американским психологом Абрахамом Маслоу. Подобно тому как З.Фрейд, формулируя понятие об эдиповом комплексе, опирался на древний миф об отцеубийце и кровосмесителе Эдипе, Маслоу также использовал в своей конструкции легендарный образ. В Книге пророка Ионы, составляющей одну из частей Ветхого Завета, повествуется о том, как Господь предначертал человеку по имени Иона роль пророка, с тем чтобы тот донес слово Божье до погрязших в грехе жителей Ниневии. Но Иона был очень напуган и предпочел уклониться от предначертанной ему роли (уже в древние времена было очевидно, что люди неохотно прислушиваются к истине и пророков не жалуют). Иона поспешил на корабль, который увез бы его подальше от Ниневии. Однако беглеца настигли еще более суровые испытания, чем те, что он мог вообразить, – выброшенный за борт во время шторма, он был проглочен китом и трое суток провел в его чреве, прежде чем был извергнут на землю. Пережитые испытания помогли Божьему избраннику проникнуться предначертанностью и благоговейно ее исполнить. Яркий образ библейского Ионы был избран Маслоу для придания наглядности и убедительности тому явлению, которое он усмотрел в человеческой психике.

Понятие комплекса, широко используемое в глубинной психологии, может показаться чужеродным для психологии гуманистической, одним из лидеров которой выступал Маслоу. Однако такое радикальное противопоставление этих двух направлений мировой психологии было бы ошибочным упрощением. Сам Маслоу свое отношение к идеям и понятиям глубинной психологии выразил так: «Сочинения З.Фрейда (я имею в виду изложенные в них факты, а не общую метафизику рассуждений) актуальны и для гуманистических психологов».

Немаловажно и то, что Маслоу испытал непосредственное влияние таких ярких фигур глубинной психологии, как А.Адлер, К.Хорни и Э.Фромм, с которыми он был лично знаком. При внимательном анализе работ Маслоу становится очевидна перекличка его рассуждений с некоторыми идеями названных авторов. В частности, это касается и комплекса Ионы.

Рассуждая о личностном росте, Маслоу справедливо указывает, что этот процесс — порой болезненный и небезопасный. Точно так же Фромм, говоря о свободе, отмечал, что она не тождественна безответственности — напротив, свобода с необходимостью предусматривает серьезную личную ответственность человека за каждый свой жизненный выбор, за собственную судьбу. Именно поэтому для многих свобода представляет собой не столько благо, сколько непосильное бремя, от которого они стремятся избавиться. «Бегство от свободы» — механизм, блестяще описанный в одноименной книге Фромма, – состоит в том, что заурядный человек предпочитает уступить обременительную свободу в обмен на гарантированный минимум стабильного благополучия. (И в наши дни приходится признать, что это явление не только чрезвычайно живуче, но и очень широко распространено.)


ris35.jpg

А. Маслоу


По мнению Маслоу, подобно тому как библейский Иона пытался уклониться от уготовленного ему служения пророком, многие люди также избегают ответственности, опасаясь в полной мере использовать свой потенциал. Они предпочитают ставить перед собой мелкие, незначительные цели, не стремятся к серьезным жизненным успехам. Такой «страх величия», возможно, является наиболее опасным барьером для самоактуализации. Насыщенная, полнокровная жизнь многим представляется невыносимо трудной. Корни комплекса Ионы можно усмотреть в том, что люди боятся оторваться от всего привычного, потерять контроль над тем, что уже есть.

На примере современного ему американского общества Маслоу отметил, что причиной многих проблем является материальное изобилие, «которое является предпосылкой возникновения таких патологических явлений, как скука, эгоизм, чувство элитарности… приостановка личностного роста». Развивающийся на почве самодовольной пресыщенности комплекс Ионы заключается в удовлетворенности достигнутым, отказе от реализации своих способностей во всей их полноте. «Люди, которых мы называем «больными», – это люди, которые не являются тем, кто они есть, – это люди, которые построили себе всевозможные невротические защиты против того, чтобы быть человеком».

Собственно идея «избегания духовного роста» принадлежит А.Ангъялу. Маслоу вначале говорил о ней как о «страхе собственного величия» или «стремлении избежать зова своего таланта». Он писал: «Все мы обладаем неиспользованными или не полностью развитыми способностями, и совершенно очевидно, что многие избегают призваний, которые им подсказывает сама природа. Часто мы уклоняемся от ответственности, продиктованной, точнее, предложенной природой, судьбой, а иногда и просто случаем, и, подобно Ионе, тщетно пытаемся избежать своей судьбы… Мы не только амбивалентно относимся к своим высшим возможностям, но находимся в постоянном, универсальном, даже необходимом конфликте и двойственном отношении к этим возможностям… Мы, бесспорно, любим и восхищаемся всеми, в ком воплощается истина, добро, красота, справедливость и успех. И в то же время они вызывают у нас чувство неловкости, тревоги, смущения, возможно, зависти или ревности, определенное ощущение собственной неполноценности и несовершенства».

Этот комплекс и связанные с ним переживания напоминают описанный Адлером комплекс неполноценности, но в рамках своей теории Маслоу дает другую интерпретацию. Он полагает, что человек с этим комплексом чувствует себя так, как будто его специально заставляют ощущать себя неполноценным.

Показательным примером Маслоу считает веками сложившееся предубеждение, будто для женщины самоактуализация возможна только в домашней, бытовой сфере. Подчиняясь этой установке, которую им активно навязывает социум, многие женщины отказываются от поиска себя в иных сферах, замыкаются в традиционной роли — порой весьма комфортной, но узко ограниченной. Надо с удовлетворением отметить, что эти рассуждения Маслоу почти полувековой давности в наши дни звучат уже не настолько остро — сегодня впору уже сетовать на пренебрежение многими женщинами своей традиционной ролью в пользу обретения социального лица. В наши дни стало неловко быть домохозяйкой, а вот бизнес-леди, напротив, пользуются высоким общественным признанием. Сегодня женщину уже буквально подталкивают к тому, чтобы «состояться» не только и не столько в домашней сфере. Парадокс в том, что карьера для многих оказывается чуждой и явно тяготит, как тяготила когда-то их бабушек роль домохозяйки. Может быть, следовало бы внимательнее прислушаться не к рекомендациям глянцевых журналов, а к собственному внутреннему голосу? И не оттого ли так привлекательна для некоторых престижная роль «акулы бизнеса», что в другой — традиционной — роли они опасаются оказаться не на высоте?

Самоактуализация для Маслоу — это, в частности, умение прислушиваться к себе, к своим подлинным побуждениям. Однако «большинство из нас прислушиваются не к самим себе, а к голосу мамы, папы, к голосу государственного устройства, вышестоящих лиц, власти, традиции и т. п.».

Правильная реакция на комплекс Ионы заключается в осознании своего безотчетного «страха и ненависти к правдивым, добродетельным людям, если вам удастся научиться любить высшие ценности в других, это может привести к тому, что вы полюбите их в самих себе и не будете больше их бояться».

В современных условиях, откровенно провоцирующих формирование опасного комплекса у многих людей, особенно — молодых, одной из важных и актуальных задач психолога является стимулирование стремления к самоактуализации, поощрение переоценки утилитарных ценностей, способных воспрепятствовать полноценному самоопределению.

КОМПЛЕКС КАИНА — совокупность враждебных эмоций, основанных на зависти брата к брату. Согласно Библии, Каин, старший сын Адама и Евы, из зависти убил своего брата Авеля. В психоанализе данный комплекс рассматривается как результат обделенности одного из детей, в отличие от других, родительской любовью. Интерпретируется как возможная причина возникновения неврозов.

КОМПЛЕКС МЕДЕИ — безотчетное патологическое стремление матери убить собственных детей, чтобы отомстить мужу. Согласно древнегреческой мифологии, Медея, колхидская царевна, помогла Ясону с аргонавтами завладеть золотым руном. Страшась гнева отца, она бежала с Ясоном в Грецию, но Язон обманул ее и взял в жены другую. Не ограничившись отравлением соперницы, Медея убила и своих детей от Ясона.

КОМПЛЕКС НЕПОЛНОЦЕННОСТИ — обостренное, преувеличенное переживание собственной слабости и несовершенства. Одно из ключевых понятий индивидуальной психологии Альфреда Адлера, которому и принадлежит данный термин. Понятие широко используется в обыденной речи в не вполне адекватном значении. При этом, как правило, имеется в виду, что человек невысоко себя ценит и страдает от неуверенности в себе. Данное явление, которое в самом деле встречается довольно часто, правильнее было бы определить в терминах заниженной самооценки. Однако, в представлении Адлера, содержание комплекса неполноценности нетождественно заниженной самооценке или, по крайней мере, не исчерпывается ею.

Свою концепцию неполноценности Адлер сформулировал, первоначально опираясь на результаты исследования детей, страдавших различными физическими дефектами. Он считал, что телесный недостаток порождает естественное ощущение собственного несовершенства, неполноценности; параллельно у ребенка возникает стремление преодолеть, компенсировать дефект, и именно стремление к компенсации есть движущая сила развития. Это представление было творчески переосмыслено и развито Л.С.Выготским (хотя ссылки на Адлера у Выготского немногочисленны, его влияние прослеживается достаточно явно), заложившим основы отечественной дефектологии, – одним из центральных в дефектологической концепции Выготского выступает принцип компенсации дефекта.

Впоследствии Адлер распространил свои представления на всех детей, в том числе и не отягощенных физическими дефектами. Он полагал, что ребенок, который еще мал, слаб и неумел в сравнении со взрослыми, тем самым уже обречен на ощущение своей неполноценности. Человек, в отличие от животных, рождается слабым, беззащитным и беспомощным, то есть с момента рождения постоянно испытывает недостаточность своих сил и ограниченность возможностей.

Чрезвычайно важно, однако, что для Адлера представление о неполноценности не тождественно патологии. Он писал: «Чувства неполноценности сами по себе не являются чем-то болезненным или ненормальным. Они — причина всех улучшений в положении человечества».

В индивидуальной психологии чувство неполноценности рассматривается как общее условие существования человека. Оно с рождения присуще всем людям без исключения. Не являясь психическим расстройством, оно, напротив, способствует здоровому развитию человека, достижению им успехов в жизни.

Испытывая неудовлетворенность своей слабостью, человек активизирует свою деятельность — он стремится компенсировать имеющиеся у него от рождения недостатки, преодолеть свою неполноценность, самоутвердиться в жизни. Тяготясь своим несовершенством, он делает все для того, чтобы стать более совершенным. В этом плане чувство неполноценности является стимулом для развертывания его жизнедеятельности, становится движущей силой общественно полезной деятельности человека.

Из истории известны примеры, когда стремление преодолеть свою неполноценность приводило к выдающимся результатам. Так, Демосфен, с рождения страдавший дефектами речи, благодаря своему стремлению справиться с недугом стал величайшим оратором. Или, к примеру, легендарный полководец Суворов — в детстве он был крайне слабым и болезненным, однако ценой самоотверженных упражнений сумел добиться исключительной физической стойкости и выносливости.


ris36.jpg

Альфред Адлер


Вместе с тем вполне очевидно, что болезненное переживание собственной неполноценности может породить у человека неуверенность в своих силах, что отнюдь не способствует его социальной адаптации, создает многочисленные проблемы. Причем в любом возрасте. По этому поводу Адлер метко заметил: «В своих мечтах дети выражают свои амбиции. Большая часть их фантазий начинается со слов «когда я вырасту»… Есть немало взрослых, которые тоже живут так, будто они еще не выросли».

Обострение переживаний неполноценности может привести к патологическому проявлению этого чувства. То есть, по Адлеру, определяющим является не сама неполноценность, а сила и характер ее восприятия человеком. Если переживания неполноценности начинают доминировать в душевной жизни человека, окрашивая ее в негативные эмоциональные тона, человек утрачивает способность к позитивному развитию своих творческих сил и дарований. Не чувствуя в себе сил для подлинной компенсации недостаточности, он избирает извращенные компенсаторные пути. В этом и состоит патологический характер комплекса неполноценности.

В обыденном представлении человек, страдающий комплексом неполноценности, предстает робким, застенчивым созданием, склонным к унынию и самобичеванию. По наблюдениям Адлера, проявления этого расстройства — совсем иные. Оборотной стороной комплекса неполноценности часто выступает так называемый комплекс превосходства — человек всеми способами стремится возвыситься над другими людьми, чтобы тем самым компенсировать свою ущербность; верх в нем берут надменность, высокомерие и самодовольство. Средствами достижения превосходства обычно выступают всевозможные социальные символы — материальные и статусные. Для компенсации своего комплекса человек может стремиться к обогащению, всячески подчеркивая значение денег как мерила жизненного успеха, либо к обретению всевозможных званий и высоких должностей, позволяющих ему вопреки скромным способностям утвердить свое превосходство над другими. Так что безудержный карьеризм, погоня за инструментами и символами власти (одним из которых, совершенно очевидно, в человеческом обществе выступают деньги) во многих случаях являются не столько проявлением силы, сколько симптомом слабости. Характерно, что всевозможные руководства по обогащению и достижению жизненного успеха, инструкции по манипулированию людьми — любимое чтиво неудачников. Так что и надменный нувориш, считающий нищими всех, кто не так богат, как он, и начальник-самодур, и титулованный нарцисс, чья визитная карточка убористо испещрена его громкими званиями, и домашний тиран, изводящий близких своими придирками, – все они чаще всего жертвы пресловутого комплекса.

Другим проявлением комплекса неполноценности может быть стремление к собственной исключительности за счет противопоставления себя другим, ухода из полноценной социальной жизни — «в себя» либо в замкнутую касту таких же закомплексованных особ. Для психолога очевидно, что большинство приверженцев всевозможных экзотических учений и бредовых теорий — слабые, беспомощные люди, не умеющие самоутвердиться принятыми в социуме способами. Противопоставление себя «непосвященным» помогает им проникнуться иллюзорным ощущением своего превосходства и тем самым преодолеть гнетущее чувство своей никчемности.

Комплекс неполноценности может выражаться и в преувеличении, акцентировании своей немощи, вплоть до «бегства в болезнь». Отчаявшись добиться признания со стороны окружающих, не имея возможности подкрепить свою самооценку реальными успехами и достижениями, человек порой начинает, сколь это ни парадоксально, упиваться своими неудачами, поражениями и даже болезнями. Более того, он может безотчетно провоцировать возникновение разных болезненных симптомов, чтобы хоть таким способом привлечь к себе внимание и вызвать сострадание близких.

По мнению Адлера, на основе комплекса неполноценности развивается невроз. Сталкиваясь с трудноразрешимыми проблемами, невротик и не пытается их решить, уклоняется от конструктивной деятельности. Он находит или создает свое собственное поле деятельности в воображаемом мире. Благодаря разнообразным уловкам невротик добивается «успехов» в этом воображаемом мире, что позволяет ему почувствовать себя выдающейся личностью. Он отдается во власть мании величия, принуждает окружающих считаться со своими прихотями, сосредоточившись лишь на своих — по большей части извращенных — представлениях и игнорируя чужие.

Адлер полагал, что истоки комплекса неполноценности надо искать в детстве. По его мнению, провоцируют возникновение комплекса, во-первых, разумеется, природное органическое несовершенство и ослабленность (дети со всевозможными нарушениями тут, в самом деле, оказываются наиболее уязвимы), во-вторых — дефекты воспитания, причем двоякого рода. К обострению переживаний неполноценности может привести как гипоопека, недостаток внимания и воспитательного влияния со стороны родителей, так и гиперопека — избыточное внимание и забота. А поскольку редкой семье удается достичь золотой середины между двумя этими крайностями, то и возникновение комплекса неполноценности у формирующейся личности — весьма вероятная перспектива.

На этих представлениях основывается индивидуальная психотерапия, а также педагогические рекомендации Адлера и особенно его последователя Р.Дрейкурса, попытавшегося сочетать идеи индивидуальной психологии с приемами психологии поведенческой.

Цель психотерапии по Адлеру — избавление человека от деструктивных последствий преувеличенного чувства неполноценности. Благодаря лечению, направленному на исправление ошибок воспитания, осуществляется пробуждение у человека чувства общности с другими людьми («общественного интереса»). Отказ от извращенных путей компенсации неполноценности, появление стремления к самоутверждению за счет заслуженного поощрения окружающими реальных достоинств и достижений человека означает движение в направлении душевного здоровья.

В наши дни, когда навязчиво насаждается неразумно позаимствованный извне культ индивидуализма, у многих встречает настороженное отношение само понятие «общественного интереса», введенное Адлером. А совсем нелишне было бы прислушаться к его словам, по сей день не утратившим актуальности: «Человек, который не интересуется своими собратьями, испытывает самые большие трудности в жизни и причиняет самый большой вред окружающим. Именно в среде подобных людей и появляются неудачники».

КОМПЛЕКС ЭЛЕКТРЫ — женский вариант эдипова комплекса, характеризуется неприязнью дочери к матери и сексуальным влечением к отцу. Электра — в греческой мифологии дочь царя Агамемнона и царицы Клитемнестры. Она убедила своего брата Ореста, вернувшегося в Микены после длительного отсутствия, отомстить их матери и ее новому мужу, прежде любовнику, за то, что они совместно убили Агамемнона.


ris37.jpg

З. Фрейд с дочерью Анной


Данное понятие было введено основателем аналитической психологии К.Г.Юнгом в 1913 г. З.Фрейд, которому иногда ошибочно приписывают введение этого понятия, на самом деле его не использовал, а предпочитал говорить об эдиповом комплексе, считая, что этот комплекс в равной степени присущ всем людям, независимо от их половой принадлежности.

КОНГРУЭНТНОСТЬ – 1) способность человека к безоценочному принятию, осознанию своих реальных ощущений, переживаний и проблем, а также к их адекватному выражению в поведении и речи; 2) совпадение оценок, даваемых человеком некоторому объекту и другому человеку, также оценивающему этот объект. Термин подобно многим другим сравнительно недавно заимствован из английского языка и в большинстве отечественных психологических словарей отсутствует. Однако в лексиконе практических психологов он в последние годы употребляется все чаще (почти исключительно в первом значении).

Английское слово congruence происходит от латинского congruens, в родительном падеже congruentis — соразмерный, соответствующий, совпадающий, и означает соответствие, сообразность (например, соответствие закону и т. п.). Это слово используется в различных областях научного знания, в частности в математике, где оно означает равенство отрезков, углов, треугольников и других фигур в элементарной геометрии. В физике под конгруэнтностью понимают количественную равнозначность качественно равноценных состояний какого-либо процесса. В специфическом значении термин употребляется также в медицине, что совсем неудивительно, учитывая традиционную латинизированность медицинской терминологии.

В середине ХХ в. для объяснения разнообразных феноменов социального поведения разными авторами было предложено несколько близких по содержанию теорий, объединяемых в социальной психологии под общим названием «теории когнитивного соответствия». Это теория коммуникативных актов Т.Ньюкома, теория структурного баланса Ф.Хайдера, а также наиболее известная у нас (и довольно подробно описанная в нескольких публикациях «Школьного психолога») теория когнитивного диссонанса Л.Фестингера. Этот ряд был бы неполным без упоминания теории конгруэнтности Осгуда и Танненбаума, разработанной независимо от других и впервые изложенной в публикации 1955 г. Как указывает Г.М.Андреева, «термин «конгруэнтность», введенный Осгудом и Танненбаумом, является синонимом термина «баланс» Хайдера или «консонанс» Фестингера. Пожалуй, наиболее точным русским переводом слова было бы «совпадение», но сложилась традиция употреблять термин без перевода» (Андреева Г.М. и др. Современная социальная психология на Западе. М., 1978. С. 134).

Основная идея всех теорий когнитивного соответствия состоит в том, что когнитивная структура человека не может быть несбалансированной, дисгармоничной, если же это имеет место, то немедленно возникает тенденция изменить это состояние и вновь восстановить внутреннее соответствие когнитивной системы. Так, в теории коммуникативных актов Ньюкома проводится мысль о том, что для человека средством преодоления дискомфорта, вызванного несоответствием между отношением к другому человеку и его отношением к общему для них объекту, является развитие коммуникации между партнерами, в ходе которой позиция одного из них изменяется и тем самым восстанавливается соответствие. Основной тезис теории конгруэнтности Осгуда и Танненбаума заключается в том, что для достижения соответствия в когнитивной структуре воспринимающего субъекта он одновременно изменяет свое отношение и к другому человеку, и к тому объекту, который они оба оценивают.

Чаще всего данная теория находит практическое применение в области коммуникации, соответственно и примеры приводятся обычно из этой сферы.

Кстати, еще один аспект этого явления состоит в том, что, когда некто нам неприятный демонстрирует расположение к тому, что нравится и нам, наша неприязнь к нему идет на убыль, а может и вовсе смениться симпатией. Впрочем, на это обращал внимание еще Ларошфуко: «Стоит дураку нас похвалить, как он уже не кажется так глуп». Тут, между прочим, стоит задуматься вот о чем. Как правило, мы убеждены, что наши взгляды и пристрастия разделяют в основном люди достойные. А не потому ли они кажутся нам симпатичными, что разделяют наши взгляды? Более трезвый взгляд тут был бы очень полезен. Да и наши противники отнюдь не сплошь ничтожества и дураки. Возможно, мы просто поторопились привести в соответствие свою неприязнь к их позиции и к ним самим.

Что же касается теории Роджерса, то в ней понятие конгруэнтности имеет совсем иной смысл, чем в социальной психологии. По его собственному определению, «конгруэнтность — термин, который мы используем для обозначения точного соответствия нашего опыта и его осознания. Он может быть расширен далее и обозначать соответствие опыта, осознания и общения» (Роджерс К. Взгляд на психотерапию. Становление человека. М., 1994. С. 401). Тут, правда, следует иметь в виду трудности буквального перевода текста Роджерса. Дело в том, что английское слово experience (так в оригинале) означает как опыт, так и переживание. Речь, вероятно, идет все-таки о переживании, под опытом мы привыкли понимать нечто другое.

Свою идею сам Роджерс иллюстрирует наглядными примерами. Представим себе, что некто в дискуссии со своим партнером испытывает явное раздражение и гнев, что отчетливо проявляется в его поведении и даже в физиологических реакциях. В то же время сам он не отдает себе отчет в своих чувствах и убежден (в целях самозащиты), что всего лишь логично отстаивает свою точку зрения. Налицо явное несоответствие переживания и его самоощущения.

Или представим себе человека, который провел вечер в скучной компании, явно тяготился убитым временем, более того — вполне осознает владеющее им ощущение скуки. Тем не менее при прощании он заявляет: «Я прекрасно провел время. Это был чудесный вечер». Здесь неконгруэнтность имеет место не между переживанием и осознанием, а между переживанием и сообщением.

По мнению Роджерса, такое рассогласование приводит к серьезному разладу человека с самим собой и требует психотерапевтического вмешательства. Зрелая здоровая личность — это прежде всего человек конгруэнтный. Он способен отдать себе отчет в том, что происходит в его душе, и вести себя в соответствии с этими переживаниями. Понятно, что конгруэнтность таким образом выступает неотъемлемым профессиональным качеством каждого, чья деятельность связана с общением с другими людьми, – прежде всего самих психологов, а также не в последнюю очередь педагогов (это Роджерс подчеркивает особо). «Если учитель конгруэнтен, это, вероятно, способствует приобретению знаний. Конгруэнтность предполагает, что учитель должен быть именно таким, какой он есть на самом деле; к тому же он должен осознавать свое отношение к другим людям. Это также значит, что он принимает свои настоящие чувства. Таким образом, он становится откровенным в отношениях с учениками. Он может восторгаться тем, что ему нравится, и скучать в разговорах на темы, которые его не интересуют. Он может быть злым и холодным [учитель?! – С.С.] или, наоборот, чувствительным и симпатизирующим. Поскольку он принимает свои чувства как принадлежащие ему, у него нет необходимости приписывать их ученикам или настаивать, чтобы они чувствовали то же самое. Он — живой человек, а не безличное воплощение требований программы или связующее звено для передачи знаний» (там же, с. 347–348).

Очень соблазнительная получается картина. Я — живой человек, а значит, имею право быть злым и холодным, игнорировать то, что меня не волнует, открыто проявлять неприязнь к тем, кто мне не нравится, и т. п.

Тут, правда, возникает парадокс. Испокон веку воспитанным, социализированным, цивилизованным человеком принято считать того, кто, умея адекватно выражать свои чувства, в то же время умеет их при необходимости скрывать, более того — иной раз произвольно демонстрировать иные, даже противоположные, в соответствии с принятыми общественным соглашением нормами. С точки зрения здравого смысла ценным является умение говорить, что думаешь, но при этом хорошо бы еще и думать, что говоришь.

КОНСУЛЬТИРОВАНИЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ

В последние годы в нашей стране вышло десятка полтора книг, посвященных психологическому консультированию, в том числе и несколько соответствующих учебников. Почти во всех приводится определение консультирования (как правило, не очень внятное), а также краткая история становления этой отрасли. Консультирование определяется как одна из прикладных отраслей психологии, которая начала интенсивно развиваться примерно с середины 50-х гг. ХХ в. Студенты-психологи, готовясь к соответствующему экзамену (а основы консультирования сегодня преподаются в десятках вузов), заучивают эти тезисы, по привычке доверяя печатному слову. Те немногие, кто в становлении своего профессионального мировоззрения не ограничивается учебником, кто знает больше фактов и смотрит на них шире, невольно приходят в замешательство. Потому что на самом деле под психологическим консультированием понимаются самые разные вещи и популяризируемая учебниками трактовка относится лишь к одной частной сфере, которая к тому же если и связана с психологической наукой, то весьма косвенно.

В действительности первая психологическая консультация была основана не в середине ХХ в., а в самом его начале, то есть на полвека раньше, чем указано в учебниках. Ее организовал в Бостоне Ф.Парсон, который видел свою задачу в том, чтобы помогать всем желающим в профессиональной ориентации с помощью психологических методов. Он считал, что человек, выбравший работу в соответствии со своими реальными способностями и склонностями, обретает шанс жить «полезной и счастливой жизнью». Нередко сам человек затрудняется сделать правильный выбор, потому что в чем-то просто плохо разбирается (не представляет содержание каких-то профессий), не отдает себе отчета в своих истинных склонностях, преувеличивает или недооценивает свои индивидуально-психологические особенности, подвержен эмоциональным предубеждениям и неадекватным притязаниям и т. п. Консультация специалиста, проводимая с использованием соответствующих диагностических процедур, помогает сформировать адекватные установки в сфере профессионального самоопределения и в конечном итоге действительно способствует тому, что человек получает возможность жить полнокровно и счастливо.

В данном случае можно вести речь не столько о прикладной отрасли науки, сколько о практическом применении психологических закономерностей и методов. Невольно вспоминаются слова Луи Пастера: «Прикладных наук никогда не было, нет и не будет, потому что есть наука и есть ее приложения».

В качестве такого приложения и оформилось психологическое консультирование, каким оно представлялось на протяжении более полувека. Занимались им не мастера разговорного жанра, а специалисты-психологи, которые справедливо полагали, что настоящий специалист при возникновении какой-либо прикладной, практической проблемы в состоянии в пределах своей компетенции дать соответствующую консультацию тому, кто в ней нуждается. Еще в первой половине ХХ в. такого рода консультированием занимались многие ученые, которые при этом считали себя не консультантами, а в первую очередь психологами. Круг проблем, которые требовали психологических рекомендаций, оказался удивительно широк и отнюдь не ограничивался рамками профессионального самоопределения. Одной из важнейших сфер психологического консультирования стала школьная практика. Понятно, что и проблемы были весьма конкретного свойства — повышение производительности труда в промышленности и успеваемости в образовании, оптимизация работы идеологических, информационных, коммерческих структур, устранение затруднений во взаимоотношениях и т. д. Правда, столь модная ныне проблема «томления духа» в этот круг не входила, и психологическое консультирование еще не претендовало на роль светской церкви для «нищих духом». Психологи-консультанты, избегая роли духовников, предпочитали работать по своей специальности — психологии. В США в середине 30-х гг. они объединились в соответствующую ассоциацию. 7 марта 1937 г. увидел свет первый номер печатного органа этой ассоциации — «Журнал консультативной психологии». Передовая статья была написана Дж. М. Кэттелом, признанным специалистом во многих психологических «жанрах», кроме, пожалуй, разговорного, что весьма показательно.

В наши дни консультирование понимается совсем иначе — скорее как одна из форм психотерапии, из-за чего разграничение этих отраслей очень затруднительно и никем внятно не сформулировано. Занимаются им очень разные люди, многие из которых от психологии далеки. Эта душеспасительная сфера, действительно, начала бурно развиваться с середины 50-х гг. и завоевала на Западе огромную популярность. Это и понятно: культ индивидуализма, пресловутой самодостаточности привел к тому, что человеку стало просто не с кем по душам поговорить. Для этих целей и предложили свои услуги специалисты. Неудивительно, что в наших краях эта мода имеет локальный характер, не охватывает широких масс, и вряд ли когда-либо профессия психолога-консультанта будет востребована как на Западе. Зачем нам платный собеседник, когда у любого из нас найдется достаточно бесплатных? Ну, или почти у любого. Для тех несчастных, кому в самом деле не с кем поговорить «за жизнь», специалистов в последние годы подготовлен легион.

КОНФАБУЛЯЦИЯ (от лат. confabulatio — беседа, разговор) – ложные воспоминания о вымышленных или реальных (но не имевших места в указанное время) событиях, фактах. Синоним — галлюцинации воспоминания. Иными словами, конфабуляция представляет собой нарушение памяти, при котором пробелы в памяти заполняются выдумками. Склонный к конфабуляции человек, находясь в ясном сознании, сообщает о событиях, в действительности не имевших места в период, о котором идет речь. Подобные фальсификации иногда объясняются действием защитных механизмов (см. Защита психологическая) либо внушением.

Конфабуляция как особый вид психопатологического синдрома (конфабулеза) наблюдается при различных психических заболеваниях. Больные образно и с многочисленными подробностями рассказывают о фантастических и невероятных приключениях в прошлом, о совершении ими героических поступков, сделанных великих открытиях и т. п. Как правило, после выхода из состояния конфабулеза больные помнят свои высказывания и нередко оценивают их критически. Проявления конфабуляции длительны при шизофрении и наиболее стойки при старческом слабоумии.

КОНФЛИКТ

Любой из нас, наверное, согласится, что конфликт — внутрисемейный, производственный или межгосударственный — это всегда неприятность, которой желательно избегать. Чтобы жить спокойно и счастливо, саму возможность возникновения конфликта надо подавлять в зародыше. Хорошо, если б конфликтов не было вовсе. Однако психологические наблюдения показывают, что это вопрос спорный. По крайней мере, решается он не столь однозначно.

Оказалось, что не так опасно иной раз излить раздражение и гнев, как сдерживать и копить хроническое недовольство, чреватое либо разочарованием и депрессией, либо «неожиданным» взрывом. Случается, что оставляют безупречно положительных мужей и жен, пресытившись однообразием бесконфликтных будней. И наоборот — пары подчас неосознанно стремятся к конфликту, периодические обострения нужны им для сохранения гармонии.

Психологический парадокс состоит в том, что для полноты жизненных ощущений нам необходимы не только позитивные переживания, но и негативные. Экспериментально обнаружено стремление многих людей к немотивированному риску — само по себе переживание опасности и азарта для человека часто ценнее, чем выигрыш. Порой мы недоумеваем, заметив, как при наличии свободного выбора люди не стремятся уклониться от противоречия, а идут навстречу ему, охотнее воспринимают эмоционально негативную, нежели эмоционально позитивную информацию. На этом принципе строится и работа прессы: известия о скандалах, преступлениях, ужасах грядущего апокалипсиса притягивают сильнее (и оплачиваются выше), чем данные об успехах.

Мы почему-то убеждены, что чувствовали бы себя вполне комфортно в беспроблемной среде, где все потребности легко удовлетворяются и все окружающие разделяют один только наш (единственно правильный) взгляд на вещи. Однако издревле существовали мудрецы, сомневавшиеся в справедливости такого убеждения. Еще в V веке до н. э. Эмпедокл создал учение, согласно которому Вселенная периодически достигает господства всеобщей Любви. Но такое состояние непрочно, потому что невыносимо скучно. Спасением от скуки становятся ростки ненависти, которые, усиливаясь, разрывают Сфайрос — Шар Любви. И начинается обратная фаза вселенского цикла.

Похоже, человеку как воздух нужны трудности, огорчения, неудачи. Только на таком фоне возможны успехи, которые и создают душевный комфорт.

Но это значит, что человек повсюду должен встречать сопротивление среды. Противодействующие силы, вызывающие с его стороны ответное напряжение, нужны ему и в физической работе, и в интеллектуальном труде, и в общении с себе подобными. Без противоборства нет общения.

Конфликты отвечают глубинным потребностям человека, поскольку прогресс в любой сфере возможен лишь через конструктивное противоречие в интересах, суждениях и оценках. Плохо, когда такого конструктивного преодоления достичь не удается и конфликт приобретает хронически неразрешимый характер. И тут на помощь могут прийти конфликтологи — специалисты по разрешению противоречий. В зависимости от конкретной проблемы их рекомендации могут быть самыми разными. Но знание некоторых основных принципов разрешения конфликтов может значительно сгладить остроту любой проблемы.

Суть любого конфликта состоит в том, что противоборствующие стороны по-разному подходят к решению одной проблемы. В этом — основа их противоречия, которое чревато конфликтом, но необязательно должно к нему привести. Устранение противоречия возможно лишь тогда, когда обе стороны заинтересованы найти взаимоприемлемое решение. Если же каждая сторона настроена в качестве окончательного решения добиться принятия своего собственного, то конфликт неизбежен.

Полностью настоять на своем фактически означает заставить противоположную сторону отказаться от своей позиции и принять вашу. Добиться этого чистой логикой невозможно, поскольку у другой стороны своя логика и ваша для нее неубедительна. Остается единственный способ — принуждение силой. Но даже если удается таким способом добиться «успеха», то это — пиррова победа. Поверженный противник лишь притворится, что подчинился, а сам затаится, накапливая силы для реванша.

Для конструктивного решения необходимо вернуться к источнику противоречия, а именно — к вызвавшей его проблеме. Именно она требует решения, причем ни одно из тех, на которых настаивают конфликтующие стороны, по всей вероятности, не подходит. Взаимоприемлемое решение находится между позициями сторон, и каждая из них должна сделать свой шаг навстречу.

Недопустимо расширение проблемы, выход за ее пределы. А ведь даже в банальных житейских ситуациях в самый разгар ссоры стороны уже и не могут вспомнить, из-за чего она началась. Подобно тому как из мелкого снежка скатывается огромный ком, так и первоначальный повод спора порой обрастает комом производных претензий и обид.

Еще одна серьезная ошибка — нагнетание враждебности к партнеру. Его несогласие с нашей позицией мы склонны объяснять в первую очередь корыстью, злонамеренностью, безнравственностью и прочими неприятными чертами. Если такое отношение взаимно, то выход найти крайне трудно.

Бывает, что противоречивые позиции не только несовместимы, но абсолютно антагонистичны. Остается единственный выход — разведение сторон, создание буфера между ними. Именно такую роль призваны играть так называемые миротворческие силы, которые в последние годы все чаще привлекаются для «остужения» горячих точек планеты.

Исследователи давно подметили, что источником многих межгосударственных противоречий являются различия в национальном менталитете. Американские психологи выделили некоторые особенности «постсоветского» человека, которые затрудняют общение с ним и приводят к противоречиям. Можно не соглашаться с мнением заокеанских экспертов, но прислушаться к нему полезно.

В большинстве своем мы не разделяем деловые (производственные, политические, финансовые) и личные отношения. То есть умом, конечно, разделяем, но сердцем — нет. Слишком мы для этого эмоциональны и экспрессивны. Многие из нас живут делом, хотя легко могут его забросить в минуты меланхолии. Даже на вечеринке мы не можем обойти стороной тему работы (не говоря уже о политике), а на работе обсуждаем семейные проблемы. Личная ссора с коллегой может отразиться на деятельности всего предприятия. Зато тому, кого мы считаем другом, мы готовы распахнуть все двери.

Мы привыкли, что в нашу жизнь непременно вмешивается судьба в облике секретарши, таксиста или стрелочника. Мы легко даем обещания, ибо уверены — жизнь обязательно помешает выполнить любое обязательство. Для деловых людей всегда находится оправдание, и срыв условий договора никого не удивляет. Все претензии — к географии, истории и метафизике.

Для человека как существа социального важно соизмерять свое поведение с поведением себе подобных, хотя бы ради того, чтобы избежать хаоса и непонимания. Это относится к любой сфере жизнедеятельности, будь то общение, профессиональная деятельность или дорожное движение. Люди вырабатывают определенные правила, нормы, которые затем оформляются в обычаи и законы. Естественно ожидать выполнения этих правил, что и демонстрируют благонравные англичане, корректные немцы и прочие народы, но не русские. Наверное, реальные позитивные перемены в нашей жизни начнутся тогда, когда люди станут останавливаться на красный свет.

Впрочем, все перечисленные особенности русских затрудняют их жизнь не больше, чем национальные особенности индусов, итальянцев или японцев. Просто их необходимо учитывать, если мы не хотим, чтобы любое противоречие у нас перерастало в конфликт.

КОНФОРМНОСТЬ

Понятие «конформизм» утвердилось в нашем языке недавно, причем в однозначно отрицательном значении. Однако, будучи впервые введено в научный лексикон, оно носило нейтральный характер. Конформность, то есть готовность следовать чужому мнению, рассматривалась как одна из психологических черт личности, присущая почти всякому человеку.

Экспериментальное исследование этого явления осуществил американский психолог Соломон Аш. Он просил нескольких людей вслух сравнивать длину отрезков, изображенных на экране. Один за другим испытуемые давали ответы, которые, однако, явно противоречили очевидности. Суть опыта состояла в том, что эти испытуемые были специально наняты для исполнения заданной роли. А выяснить требовалось реакцию того единственного испытуемого, который должен был дать свой ответ последним или одним из последних. Оказалось, что многие, буквально отказываясь верить своим глазам, вслед за подставными испытуемыми давали очевидно неверные ответы. Некоторые, правда, старались уклониться — ссылались на плохое освещение, неудачное расположение экрана и т. п., однако правильного ответа не давали. Выявленную таким образом особенность человеческого поведения Аш назвал конформностью.

Обратим внимание, что в эксперименте Аша требовалось вынести суждение по довольно незначительному вопросу. В самом деле, так ли велико значение длины каких-то отрезков? По вопросам более существенным, касающимся жизненных интересов, человек в большей или меньшей степени все-таки стремится к правильному, с собственной точки зрения, решению.

Действительно, будучи гипертрофированно развита, конформность обращает человека в безвольного приспособленца. Однако в умеренной степени она играет положительную роль. Ведь приспособление — один из ведущих механизмов обживания человеком окружающего мира. Многие условия, диктуемые окружающими, надо просто принимать. Во-первых, потому, что это избавляет от социальных конфликтов. Во-вторых, просто потому, что отстаивать нетрадиционную точку зрения зачастую лишено большого смысла. Например, в цивилизованном обществе не принято публичное обнажение. И хотя на пляже какой бы то ни было костюм представляется явным излишеством, люди все же прикрывают определенные части тела, считаясь со сложившейся традицией. Более того — они испытывали бы психологический дискомфорт от нарушения этой традиции.

Другой пример. Считается, что высморкаться или чихнуть на людях — это, конечно, неловкость, но вполне простительная. В то же время публичное отправление иных подобных физиологических функций расценивается как вопиющее неприличие. И человек с детства усваивает культурную норму, даже не вникая в ее логичность и обоснованность. Это позволяет ему стать нормальным членом общества, не вызывающим осуждения окружающих. Отвержение культурных традиций и норм, как правило, представляет собой демонстративный бунт ради бунта, характерный для незрелой личности. Зрелой личности свойственна независимая позиция по принципиальным вопросам в сочетании с умеренной конформностью в малосущественных мелочах.

КОРРЕЛЯЦИЯ (от позднелат. сorrelatio — соотношение) – термин, применяемый в различных областях знания, в том числе и в психологии, для обозначения взаимного соотношения, соответствия понятий и явлений.

Большинство психологических опытов — как исследовательских, так и диагностических — ставится с целью обнаружения корреляции психических явлений и свойств друг с другом либо с явлениями биологическими, социальными и прочими. Правильнее было бы сказать, что целью почти всякого опыта является выяснение взаимосвязи и взаимозависимости явлений. Это и понятно: установление такой взаимосвязи впоследствии позволяет по одному какому-то явлению судить и о многих других. Например, установив взаимосвязь такого внепсихологического фактора, как цвет глаз или волос, с некими психическими особенностями — скажем, со свойствами темперамента, – можно значительно облегчить визуальную экспресс-диагностику и судить о темпераменте человека, едва окинув взглядом конкретного индивида. Такой подход таит немалый соблазн, и многие энтузиасты ему безоглядно поддаются. Увы, в том конкретном случае, когда речь заходит о связи внешних черт и психологических свойств (а на этом зиждятся все физиогномические построения), большинство взаимозависимостей усмотрены весьма произвольно. Более того — во всех подобных случаях речь идет именно о корреляции, да и то довольно спорной. Этим и определяется уязвимость физиогномики. Впрочем, как показывает практика, не только физиогномики, но и многих научных и практических выводов, претендующих на психологичность.

Наряду со многими иноязычными словами понятие «корреляция» прочно утвердилось в лексиконе отечественных психологов. Многие, однако, не вполне отдают себе отчет в его буквальном значении и используют этот термин просто как более изысканную замену знакомому понятию «взаимосвязь», подобно тому как стало немодно говорить о самосознании, зато у всех на устах «Я-концепция». Но если в последнем случае синонимичность терминов могла бы стать предметом пространной научной дискуссии, то в случае с корреляцией и взаимосвязью и дискутировать не о чем. Говоря о взаимосвязи явлений, мы подразумеваем, что эти явления определенным образом влияют друг на друга. Корреляция означает лишь сочетание этих явлений, сопутствие одного другому, но вовсе необязательно — их взаимовлияние. Коррелирующие явления и свойства могут быть взаимосвязаны. А могут и не быть; то есть наличие корреляции — еще не достаточный повод для утверждения о взаимозависимости. Если же взаимосвязь существует, то факт корреляции сам по себе ничего не проясняет в причинно-следственной зависимости, то есть направленности влияния.

Для наглядности обратимся к наиболее показательным примерам из педагогической практики. Как известно, первые тесты интеллекта еще в начале ХХ в. были созданы для того, чтобы из массы учащихся отсеять неспособных к освоению школьной программы. Впоследствии они были усовершенствованы, с тем чтобы ранжировать учащихся по степени их способности успешно учиться. В основе этих построений лежал постулат о том, что интеллект и школьная успеваемость — явления тесно взаимосвязанные, причем второе однозначно зависит от первого. Многие практики придерживаются этого постулата и поныне, полагая, что оценка интеллекта посредством тестирования — надежное основание для педагогического прогноза.

Соответственно, критерием валидности теста должна служить высокая степень корреляции тестового балла со школьной успеваемостью. Действительно, такая корреляция имеет место, и это, казалось бы, позволяет без колебаний интерпретировать тестовые баллы. Однако многолетние исследования этой проблемы заставили усомниться в однозначности таких толкований.

Установлено: низкий (ниже определенного уровня) интеллект практически не оставляет надежды на высокие учебные достижения. То есть до определенного уровня (который, вероятно, можно обозначить конкретным тестовым баллом) корреляция однозначно подразумевает прямую взаимосвязь интеллекта и успеваемости. Однако превышение этого уровня уже не позволяет делать выводы о прямой зависимости. В действие вступает такой принципиальный фактор, как мотивация учебной деятельности. Нельзя сказать, что на более низком уровне интеллекта он незначим. Высокая мотивация малоспособного ученика позволяет ему достичь максимальных для его уровня успехов, которые, увы, не могут быть очень высокими. Для успешного освоения школьной программы необходим некий базовый уровень интеллекта, на котором мотивация приобретает решающее значение. Без учета этого фактора мы никогда не сможем понять, почему из двух равно способных учеников один превосходит другого по параметру успеваемости. Слепое доверие к корреляции заведет нас в тупик и не позволит объективно оценить реальную педагогическую проблему.

Еще один пример наглядно иллюстрирует, как переоценка корреляционного сочетания приводит к заблуждению. В ряде исследований была выявлена корреляция (впрочем, и без того эмпирически очевидная) самооценки и успеваемости. Это дало повод для далекоидущих выводов о необходимости коренной перестройки педагогической стратегии. В качестве важнейшей задачи учебно-воспитательного процесса было выдвинуто формирование у школьников высокой самооценки, позитивного самосознания, уверенности в себе. Гуманистический по своему пафосу, такой подход, однако, оказался вовсе не столь эффективен, как ожидалось. Выяснилось, что стимулирование самооценки, не подкрепленное объективными основаниями, оказывает скорее тормозящее влияние, ибо позволяет человеку испытывать удовлетворение и уверенность в себе даже при очень невысоком уровне реальных достижений. Массированным «поглаживанием» сформировать у человека высокую самооценку не так уж сложно, но при этом исчезает всякая ее корреляция с достижениями (в частности — с учебными). А это заставляет переосмыслить характер и направленность взаимозависимости. Очевидно, что высокие достижения порождают высокую самооценку. Обратное влияние спорно. То есть и тут, вероятно, существует некий барьер, за которым сочетание факторов приобретает совершенно особый характер. Успешность учебной деятельности требует определенного уровня самооценки: если самооценка ниже этого уровня, мотивация сильно страдает. Поэтому стимулирование целесообразно лишь до достижения данного уровня, а впоследствии может даже оказать обратное действие. Ведь известно, например, что высокий уровень благосостояния семьи нередко порождает у ребенка необоснованно завышенную самооценку, а это, в свою очередь, искажает учебную мотивацию.

Таким образом, психологу в практической работе недопустимо ограничиваться установлением корреляций, поскольку пока не установлен факт объективной взаимосвязи и ее направленности. Поспешный вывод чреват серьезными ошибками. Знание одной переменной позволяет нам делать вывод о существовании другой, но это справедливо лишь для определенной степени выраженности переменной; при изменении этой степени сочетание может осложниться дополнительными факторами и даже кардинально изменить свой характер. К тому же само по себе наличие сочетания, как правило, ничего не говорит о причинно-следственном отношении.

Психолог, столкнувшийся с конкретными поведенческими проблемами человека, легко может установить их сочетание с его психологическими качествами. Но констатация такого сочетания не только ничего не объясняет по сути, но и может увести в противоположном направлении. Избежать заблуждения можно лишь при многостороннем анализе разнообразных факторов с опорой на не вызывающие сомнения причинно-следственные взаимосвязи.

КОЭФФИЦИЕНТ ИНТЕЛЛЕКТА (IQ — от англ. intelligence quotient) – количественный показатель уровня умственных способностей, выводимый по результатам тестирования. Понятие IQ введено в 1912 г. В.Штерном. В 1916 г. впервые использовано в разработанной Л.Терменом шкале интеллекта Стэнфорд-Бине. Нормальному умственному развитию соответствует IQ=100 (отклонения в пределах 10 баллов считаются не выходящими за рамки нормы). Значительное превышение этого показателя (на 20 баллов и более) расценивается как свидетельство одаренности. В настоящее время большинство отечественных и зарубежных ученых расценивают IQ как показатель состояния интеллектуальной сферы тестируемого на момент обследования, не преувеличивая его диагностической и прогностической ценности.

КОЭФФИЦИЕНТ ЭМОЦИОНАЛЬНОСТИ (EQ — от англ. emotional quotient) – показатель социальной адаптабельности, введенный в конце 90-х гг. ХХ в. в качестве альтернативы IQ. Основанием для этого послужили многочисленные факты значительных социальных достижений людей, не отличающихся высоким IQ. Была выдвинута гипотеза, что не меньшее значение имеют способности иного рода — эмоциональная устойчивость, умение адекватно выражать и воспринимать переживания, коммуникативные навыки. Для их диагностики разработаны специальные тесты, по результатам которых и выводится EQ. Полученные в этих исследованиях данные носят предварительный характер и нуждаются в уточнении, хотя уже и вызвали широкий общественный резонанс.

КРЕАТИВНОСТЬ (от англ. creativity) – уровень творческой одаренности, способности к творчеству, составляющий относительно устойчивую характеристику личности. В последние годы термин получил в отечественной психологии широкое распространение, почти вытеснив бытовавшее ранее словосочетание творческие способности. Эти понятия кажутся синонимичными, что могло бы вызвать сомнение в целесообразности введения иноязычного термина. На самом деле креативность правильнее определить не столько как некоторую творческую способность или совокупность таковых, а как способность к творчеству, а это понятия хотя и очень близкие, но не идентичные.

Творческие компоненты интеллектуальных процессов привлекали внимание многих ученых на всем протяжении развития психологической науки. Достаточно вспомнить оригинальные исследования француза Альфреда Бине, англичанина Фредерика Бартлетта, работы Макса Вертгеймера, Вольфганга Келера, Карла Дункера, выполненные в русле гештальтпсихологии, и множество других интересных исследований. Однако в большинстве этих работ фактически не учитывались индивидуальные различия в творческих способностях, хотя и признавалось, что разные люди наделены этими способностями не в равной мере.

Интерес к индивидуальным различиям в творческих способностях обозначился в связи с очевидными достижениями в области тестометрических исследований интеллекта, а также с не менее очевидными упущениями в этой области.

К началу 60-х гг. ХХ в. был уже накоплен масштабный опыт тестирования интеллекта, что в свою очередь поставило перед исследователями новые вопросы. В частности, выяснилось, что профессиональные и жизненные успехи вовсе не напрямую связаны с уровнем интеллекта, вычисляемым с помощью тестов IQ. Опыт свидетельствовал, что люди с не очень высоким IQ оказываются способны на незаурядные достижения, а многие другие, чей IQ значительно выше, нередко от них отстают. Было высказано предположение, что здесь решающую роль играют какие-то иные качества ума, которые не охвачены традиционным тестированием.

Поскольку сопоставление успешности решения проблемных ситуаций с традиционными тестами интеллекта в большинстве случаев показало отсутствие связи между ними, некоторые психологи пришли к выводу, что эффективность решения проблем зависит не от знаний и навыков, измеряемых интеллектуальными тестами, а от особой способности «использовать данную в задачах информацию разными способами и в быстром темпе». Такую способность назвали креативностью. Основным средством диагностики креативности стал «тест отдаленных ассоциаций» (Remote Associates Test), с помощью которого измеряют особенности и «быстроту перемещения внимания на некотором символическом уровне в пределах широкого объема информации».

Дж. Гилфорд и его сотрудники выделили 16 гипотетических интеллектуальных способностей, характеризующих креативность. Среди них: беглость (количество идей, возникающих за некоторую единицу времени); гибкость (способность переключаться с одной идеи на другую); оригинальность мышления (способность продуцировать идеи, отличающиеся от общепринятых); любознательность (повышенная чувствительность к проблемам, не вызывающим интереса у других); иррелевантность (логическая независимость реакций от стимулов).

В 1967 г. Гилфорд объединил эти факторы в общем понятии «дивергентное мышление», которое отражает познавательную сторону креативности. По сравнению с конвергентным мышлением, ориентирующимся на известное, тривиальное решение проблемы, дивергентное мышление проявляется, когда проблема еще должна быть определена и когда не существует заранее предписанного, установленного пути решения.

Первоначально Гилфорд включал в структуру креативности помимо дивергентного мышления способность к преобразованиям, точность решения и прочие собственно интеллектуальные параметры. Тем самым постулировалась положительная связь между интеллектом и креативностью. В ходе многочисленных экспериментов выяснилось, что высокоинтеллектуальные испытуемые могут не проявлять творческого поведения при решении проблем, но не бывает низкоинтеллектуальных креативов.

Позже Э.Торренс, опираясь на результаты обширных эмпирических исследований, сформулировал модель соотношения креативности и интеллекта: при IQ до 120 баллов общий интеллект и креативность образуют единый фактор, при IQ свыше 120 баллов креативность утрачивает зависимость от интеллекта.

Дальнейшие исследования мало способствовали уточнению этого положения, поскольку привели к противоречивым результатам. Н.Коган и М.Воллах критически проанализировали процедуру тестирования креативности в экспериментах Гилфорда и Торренса. Отказавшись от элементов соревновательности, временных ограничений и критерия точности, они в результате установили независимость факторов креативности и интеллекта.

В нашей стране в исследованиях, проведенных сотрудниками лаборатории способностей ИП РАН, была выявлена парадоксальная зависимость: высококреативные личности хуже решают задачи на репродуктивное мышление (к ним относятся практически все тесты интеллекта), чем все прочие испытуемые. Это, в частности, позволяет понять природу многих затруднений, которые испытывают творчески одаренные дети на школьной скамье. Поскольку, согласно данным этого исследования, креативность противоположна интеллекту как способности к универсальной адаптации, то на практике возникает эффект неспособности креативов решать простые, шаблонные интеллектуальные задачи.

Интересное исследование, касающееся соотношения креативности и интеллекта, провела наша соотечественница Е.Л.Григоренко (ныне работающая под руководством Р.Стернберга в Йельском университете). Ей удалось выявить, что количество гипотез, порождаемых индивидом при решении комплексной мыслительной задачи, коррелирует с креативностью по методике Торренса, а правильность решения положительно коррелирует с уровнем общего интеллекта по Векслеру.

Опираясь на эти данные, В.Н.Дружинин делает вывод: креативность и интеллект являются ортогональными факторами, то есть независимы друг от друга. Между тем операционально они противоположны: ситуации, благоприятствующие проявлению интеллекта, противоположны по своим характеристикам ситуациям, в которых проявляется креативность. Иными словами, креативность и общий интеллект являются способностями, каждая из которых определяет процесс решения мыслительной задачи, однако они играют разную роль на различных этапах этого процесса.

Впрочем, хотя исследования креативности активно ведутся вот уже несколько десятилетий, накопленные данные не столько проясняют, сколько запутывают понимание этого явления. Достаточно сказать, что еще сорок лет назад было описано более 60 определений креативности, а к настоящему моменту их уже невозможно сосчитать. При этом некоторые исследователи иронично отмечают: «Процесс понимания того, что такое креативность, сам требует креативного действия».

Несколько лет назад Ф.Баррон и Д.Харрингтон, подводя итоги исследований в этой области, сделали следующие обобщения того, что известно о креативности.

Креативность — это способность реагировать на необходимость в новых подходах и новых продуктах. Данная способность позволяет также осознавать новое в бытие, хотя сам процесс может носить как сознательный, так и бессознательный характер.

Создание нового творческого продукта во многом зависит от личности творца и силы его внутренней мотивации.

Специфическими свойствами креативного процесса, продукта и личности являются их оригинальность, состоятельность, валидность, адекватность задаче и еще одно свойство, которое может быть названо пригодностью — эстетической, экологической, оптимальной формой, правильной и оригинальной на данный момент.

Креативные продукты могут быть очень различны по природе: новое решение проблемы в математике, открытие химического процесса, создание музыки, картины или поэмы, новой философской или религиозной системы, инновация в юриспруденции, свежее решение социальных проблем и др.

К сожалению, до настоящего времени ученые не достигли согласия даже по поводу того, существует ли вообще креативность, или она является научным конструктом? Впрочем, те же сомнения высказываются и в адрес традиционного понятия «интеллект». Не приходится удивляться, что соотношение этих понятий вызывает еще больше споров. По мнению некоторых американских психологов, большинство полученных данных о соотношении креативности и интеллекта дают возможность для выделения креативности «как понятия того же уровня абстракции, что и интеллект, но более смутно и неопределенно измеряемого».

На этом основании нельзя исключить и то, что креативность, подобно традиционно измеряемому интеллекту, характеризуется определенной совокупностью прижизненно усвоенных умственных действий, навыков и стратегий. Свидетельства в пользу этого получены в исследованиях, посвященных формированию креативности. Так, Гуднау, Уорд, Хэддон и Литтон продемонстрировали прямую зависимость креативности от условий социализации, вплоть до уровня учебных заведений, в которых разные люди получают образование. Иными словами, есть школы консервативные, формирующие исполнителей, – творческие личности в них не уживаются, отторгаются ими; и есть школы творческие, которые в буквальном смысле слова учат мыслить креативно. Правда, и из первых порой выходят творцы (вспомним того же Томаса Эдисона, не справлявшегося с рутинной программой), а вторые отнюдь не гарантируют стопроцентную творческую отдачу своих выпускников. Вероятно, кое-что заложено в самом человеке, причем не только в познавательной сфере, но и в личностной. Что же заложено, в какой мере, как это стимулировать и поощрять? Эти вопросы еще ждут своих исследователей.

КРИЗИС СЕРЕДИНЫ ЖИЗНИ

«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…» Никто из нас не обладает поэтическим даром Данте, однако многим в известную пору жизни приходит в голову мысль, с которой великий флорентиец начал свою «Божественную комедию». Понятия «кризис среднего возраста» или «кризис середины жизни» в лексиконе интеллектуалов приобрели не меньшую популярность, чем «эдипов комплекс» или «кризис идентичности», хотя мало кто толком представляет, что же это такое на самом деле. Согласно распространенному мнению, кризис среднего возраста — это всплеск душевных терзаний, который каждому из нас на сорокалетнем рубеже надлежит испытать. И многие действительно испытывают. Иные, уверовав в неотвратимость этого испытания, мнительно прислушиваются к малейшим симптомам кризиса и, как всегда бывает в подобных случаях, обязательно их в конце концов находят. На этом фоне начинаешь чувствовать себя белой вороной, если твой сороковой день рождения не отмечен никакой душевной смутой. Многие просто испытывают неловкость от того, что, перешагнув сорокалетний рубеж, так и не смогли отыскать в своем мироощущении ни намека на кризис. Однако их пример убеждает: пресловутый кризис — это явление не универсальное, возникает оно далеко не у каждого и не может быть строго увязано с определенным возрастом. Возникновение данного кризиса и характер его протекания обусловлены, во-первых, индивидуальными чертами человека, во-вторых — неповторимыми особенностями его жизненного пути.

Психологи давно заметили, что кризисы — это закономерные этапы развития личности. Слово «кризис» пришло к нам из греческого языка, и означает оно вовсе не «трагедию» или «катастрофу», как многие почему-то считают, а «перелом», «поворотный пункт». Само появление человека на свет представляет собою кризис — переход из одного состояния, внутриутробного, к другому, в котором предстоит провести всю последующую жизнь. Все детство и юность — непрерывная череда кризисов, когда взрослеющий ребенок находит себя все в новых и новых качествах — учится ходить, говорить, осознает себя самостоятельной, неповторимой личностью. Самый яркий кризис приходится на подростковый возраст, когда человек уже «вырос» из детства, но еще не дорос до уровня взрослого и не признан старшими за равного. Многие переживают этот кризис обостренно, болезненно, из-за чего подростковый возраст часто называют трудным. Впрочем, опытные педагоги знают — трудным этот возраст бывает далеко не у всех. Если родители не подавляют растущую самостоятельность сына или дочери, а разумно позволяют подростку принимать на себя ответственность за собственное поведение, то и подростковый кризис не принимает нежелательных форм. В конце концов взрослыми становятся все. Но одни ради этого проходят сквозь слезы, скандалы, бестолковое бунтарство, другие взрослеют спокойно, несуетливо, даже радостно, обретая силу с каждым своим успехом и учась на неизбежных ошибках (задача старших — не уберечь дитя от ошибок, ибо это невозможно, а позаботиться, чтобы эти ошибки не приводили к тяжелым травмам, телесным и душевным).

Нечто подобное, по большому счету, еще не раз происходит с человеком, но наиболее ярко — на середине жизненного пути. Подобно подростку, который расстался с детством и стоит на пороге взрослой жизни, человек в возрасте около сорока расстается с молодостью и вступает в новую пору — пору подлинной зрелости. Разница в том, что подросток спешит поскорее перестать быть ребенком и с надеждой смотрит в будущее, а взрослый неохотно перестает быть молодым и невольно подводит итог прожитым годам. Первому кажется, что все самое хорошее впереди, и он сердится, если старшие не спешат его допускать к своим привилегиям. Второй, наоборот, опасается, что все самое хорошее — позади. А если к тому же этого хорошего было не так уж много, то итог получается грустный. Надежды на будущее тают на глазах. В этом и состоит пресловутый кризис среднего возраста. Одних он вгоняет в тоску, даже в депрессию, нередко — в запой, а иногда и толкает свести счеты с жизнью (по числу попыток самоубийства сорокалетние уступают только подросткам). Другие пытаются заново найти себя. Разочаровавшись в привычной работе, семье, даже в родине, судорожно ищут себе новую, другую, чтобы таким образом заново пережить молодость. Удается это единицам, большинство ломаются.

Интересно, что на Востоке отношение к проблемам возраста совсем иное. Считается: чем дольше человек прожил, тем больше приобрел достоинств и тем большего заслуживает уважения. Кстати, самого понятия «кризис», например, в китайском языке раньше не существовало. Когда же его позаимствовали на Западе, пришлось изобретать новый иероглиф. Так вот, китайский иероглиф, означающий «кризис», получился сложением двух других иероглифов — «возможность» и «опасность». Китайцы с исконной восточной мудростью подметили саму суть этого явления. Так какие же новые возможности открываются нам на середине жизненного пути и как избежать опасностей, подстерегающих на этом рубеже?

Прежде всего необходимо осознать: расставаясь с одним этапом своей жизни и утрачивая присущие ему преимущества, мы вступаем в новый этап, который по большому счету отнюдь не хуже и обладает своими преимуществами — может быть, даже более весомыми. Только для профессиональных спортсменов, танцовщиков и моделей утрата юношеской свежести, гибкости и стройности означает закат карьеры. Для всех остальных пара лишних килограммов, морщин или седых волос — всего лишь новые малосущественные особенности внешности. Причем если они не устраивают, то с ними еще долгие годы можно успешно бороться, поддерживая себя пускай не в идеальной, но в достаточно хорошей форме.

Пожалуй, главное преимущество зрелого возраста — жизненный опыт. К середине жизни человек уже освободился от большинства юношеских заблуждений и иллюзий, многому узнал цену, но еще не успел обрасти панцирем предрассудков. Именно в среднем возрасте человек обретает подлинное здравомыслие, не искаженное ни максимализмом молодости, ни старческой косностью. Он становится способен на самые трезвые, взвешенные суждения. Так, величайшему знатоку человеческой натуры Зигмунду Фрейду понадобилось полжизни, чтобы обобщить свои наблюдения, – первую из своих знаменитых книг, «Толкование сновидений», он опубликовал в возрасте 44 лет.

Важно понимать — по-своему ценен всякий опыт, и положительный и отрицательный. Радости, успехи и достижения прошлых лет не просто наполнили копилку приятных воспоминаний, но еще долго будут питать вас живительной энергией, стимулировать новые свершения. Но и неудачи, ошибки, потери тоже обогатили вас. В конце концов, в столкновении с ними вы выжили, закалились и, хочется надеяться, научились «не наступать на грабли». Впрочем, если вы и дальше настроены предаваться юношеским безрассудствам, то, судя по всему, пресловутый кризис вам не грозит — если он вас и настигнет, то ближе к пенсии.

Ну а тем, кто сумел спокойно расстаться с наивными юношескими мечтами, уже становится ясно: время мечтать прошло, настало время в полную силу пользоваться тем, что удалось заслужить. Если не так уж много удалось, не все еще потеряно. Времени впереди еще много.

КРИЗИС ЧЕТВЕРТИ ЖИЗНИ

В истории науки известны примеры того, как некое телесное или душевное явление человеку удавалось открыть, распознав его в самом себе. Так, редкое нарушение цветового зрения — дальтонизм — названо по имени англичанина Дж. Дальтона, который, сам им страдая, сумел его выявить и описать. Подобные открытия происходят постоянно, в том числе и в наши дни. Пару лет назад двум молодым американкам — Александре Роббинс и Эбби Вилнер — удалось распознать интересное возрастное явление, прежде, похоже, не встречавшееся, а ныне получившее широкое распространение, – так называемый кризис четверти жизни. Книга, написанная девушками на эту тему, увидела свет в мае 2001 г. и тут же стала бестселлером в западном мире, а само введенное ими понятие моментально вошло в повседневную речь. Интересно, что в качестве научного термина оно пока не утвердилось. Психологи еще не определились в своем отношении к этому явлению, хотя и готовы признать, что подмечено оно довольно точно. В чем же оно состоит?

По признанию Роббинс и Вилнер, идея написания книги родилась тогда, когда однажды они, ровесницы — обе 25 лет от роду, выпускницы престижных учебных заведений, имеющие неплохую работу (Эбби — веб-дизайнер, Александра — журналист, сотрудница журнала «Нью-Йоркер»), встретились на досуге, чтобы поболтать о житье-бытье. Как это принято в Америке, разговор начался с дежурного «Как дела?» и непременного в таких случаях бодрого ответа «О’кей!». Однако чем дольше длился задушевный разговор подруг, тем яснее становилось: демонстративное «О’кей» — это в лучшем случае преувеличение, а скорее всего просто неправда. Обе вынуждены были признаться, что страдают от глубокой неудовлетворенности собой и своим положением и за их улыбками чаще всего прячется минорное настроение — от уныния до отчаяния. «Настоящая взрослая жизнь», о которой девушки грезили в годы студенческого безденежья и экзаменационных нервотрепок, оказалась совсем не такой радужной и блестящей, какой ее рисовало их богатое воображение. Блестящие перспективы, манившие их совсем недавно, удручающе померкли при ближайшем приближении.

При этом каждая полагала, что тяготившее ее состояние сугубо индивидуально, и виной тому — какой-то ее личный изъян, несложившаяся личная судьба. Удивительное созвучие настроений, открывшееся обеим, заставило их заподозрить, что это явление отнюдь не частное. По своему почину девушки предприняли обширное исследование. Проинтервьюировав свыше двух сотен ровесников своего круга — вчерашних школьных и университетских отличников, ныне мающихся неприкаянностью вопреки вполне приличному, казалось бы, социальному положению, – они изложили результаты своих наблюдений в книге «Кризис четверти жизни: уникальные жизненные испытания после двадцати».

Невероятный успех, который книга имела у 20—25-летних, заставил профессиональных психологов внимательно присмотреться к выявленному феномену. Прежде всего необходимо было проверить его достоверность. И это вполне удалось. Данные специальных опросов подтвердили житейские наблюдения молодых девушек: кризис четверти жизни — явление пускай и не всеобщее, но в современном западном мире довольно массовое.

В исследовании «Мониторинг будущего», проведенном Институтом социальных исследований Мичиганского университета, проанализированы данные опросов 2900 молодых людей, хорошо успевавших в старших классах школы. Полученные результаты показали, что к 26 годам почти треть респондентов не приобрели финансовой независимости, которую они понимают как способность жить безбедно и самостоятельно. 21 процент отклонились от первоначально поставленных образовательных целей.

«Переход к взрослости стал в США невероятно трудным, – говорит Джон Шуленберг, профессор психологии развития Мичиганского университета, руководитель исследования. – Пугает непредсказуемость: мы привыкли считать, что если в школе дела шли хорошо, то и дальше будет так же».

Характерно, что, говоря о своем существовании на уровне выживания или даже прозябания, молодые люди имеют в виду собственное самоощущение, а отнюдь не объективное положение дел — ведь на самом деле никто из них не голодает и не бедствует, напротив — большинство устроены вполне благополучно. Однако, как выясняется, этого благополучия совершенно недостаточно для их душевного комфорта!

Специалисты, большинство из которых принадлежат к зрелому возрасту, в оценках ситуации весьма критичны и даже ироничны. И такой критицизм небезоснователен. Для поколения родителей само наличие прилично оплачиваемой работы, скромный, но постепенно растущий достаток служат свидетельством: «Жизнь удалась». Ведь многие из них в юности были этого лишены. Зато их дети воспринимают средний достаток как норму жизни, а рутинной работой уже тяготятся — их амбиции простираются гораздо выше. Подстегивают их, с одной стороны, завышенные стандарты потребления, навязываемые рекламой, с другой — нереалистичные, а по сути провокационные призывы всевозможных «стимуляторов» и «мотиваторов»: «Твой путь к вершинам», «Стань звездой», «Кто хочет стать миллионером?» и т. п. Здравомыслящему человеку тут так и хочется спросить: «Если все станут делать деньги, то кто будет делать все остальное?», «Если все начнут дирижировать, откуда возьмется музыка?», «Если каждый будет блистать, то на чьем, скажите, фоне?». Но молодому человеку такого зрелого здравомыслия еще недостает. Зато перед его взором примеры ошеломляющего успеха его сверстников, которые сегодня нередки в сфере шоу-бизнеса или, скажем, компьютерных технологий. Ну чем, скажите, превосходит миллионы своих ровесниц заурядная певичка Бритни Спирс, почти в одночасье превратившаяся из скромной школьницы в мультимиллионершу? А каково молодому человеку слышать про то, как за прошедший год состояние Дэвида Фило и Джерри Янга, соучредителей Yahoo! утроилось и продолжает прирастать на тысячу долларов в секунду? На этом фоне понятны переживания рядового веб-дизайнера, ощущающего себя неудачником. Современное общество декларирует невыполнимые требования к молодому поколению, пропагандируя через СМИ обязательность раннего успеха в любом начинании. Возраст высших достижений в жизни под воздействием успехов в спорте или электронной коммерции смещается на жизненный период 18–23 лет, что подготавливает у большинства рядовых граждан наступление кризиса к 25 годам.

Некоторые психологи проводят параллели с давно известным и хорошо описанным «кризисом середины жизни». По некоторым оценкам, известный «кризис среднего возраста» — это результат того, что этап взросления не был правильно пройден в молодости. Фактически это поздний «кризис взросления» с последствиями различной тяжести. Причины одни и те же — необходимость принимать решения и изменять свою жизнь, когда человек к этому не готов. У тех, кто задумывается о жизни до 40 лет и не останавливается, кризиса зачастую не бывает вовсе. Видимо, раньше многие люди только к этому возрасту были готовы меняться.

Потому что в детстве и юности очень четко задавалось ограниченное направление, в рамках которого большинство и бежало свой марафон, пока не становилось совсем тошно. Тут-то они и задумывались, чем же они занимались все эти сорок лет и кому это было надо?

Сейчас же, благодаря развитию общества, его все большей открытости, глобализации, увеличению количества взаимосвязей, росту скоростей коммуникации молодые люди вырастают менее «запрограммированными». Уже после школы (института) четко намеченный план заканчивается, и они оказываются перед огромным количеством возможностей, необходимостью принимать решения и ответственность за свою жизнь.

И это сложно. Ведь до этих пор ни о чем подобном даже не подозреваешь и не задумываешься. А когда появляются проблемы — даже не знаешь, что у кого-то есть такие же, что кто-то через это уже прошел, что кто-то может посоветовать, как себя вести. Да просто даже не догадываешься рассмотреть то, что происходит, как задачу, которую надо разрешить. А информации очень мало. И это действительно превращается в большую проблему.

Наблюдая студенческую молодежь в наших краях, все чаще приходишь к мысли об универсальности явления, открытого на Западе. Ситуация, в которой взрослеет подрастающее поколение наших соотечественников, во многом сродни заокеанской. Все те же вокруг провокационные призывы, нереалистичные эталоны. И колоссальные затруднения, связанные с самоопределением! Серьезный повод задуматься для психологов. Наверное, не в наших силах воспрепятствовать возникновению завышенных притязаний и нереалистичных амбиций, сформировать умение ориентироваться в коварном многообразии выбора. Но стремиться к этому необходимо. А для этого — в первую очередь надо осознать возникшую на рубеже веков проблему.

КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Культурно-историческая теория развития психики, созданная в 20-х — начале 30-х гг. Л.С. Выготским и получившая развитие в трудах его последователей, является, наверное, самой авторитетной и широко признанной психологической теорией в нашей стране. Редкий российский психолог, даже не принадлежащий к школе Выготского в ее нынешнем поколении, незнаком с основными положениями этой теории и не солидаризируется с ними хотя бы отчасти.

Психологическая теория Выготского сложилась на основе марксистской философии диалектического материализма. Сегодня многие воспринимают марксизм лишь как утопическое социальное учение, полностью дискредитировавшее себя в общественной практике. Такая точка зрения небезосновательна, но при этом, наряду с политическими и экономическими аспектами марксизма, оказывается поспешно отброшена и его философская методология — диалектический материализм, который на самом деле имеет полное право на существование, более того — в гораздо меньшей степени уязвим для критики, чем многие другие философские учения — скажем, экзистенциализм. В психологическом аспекте рассмотрение личности как совокупности общественных отношений не менее, а то и более оправданно, нежели ее трактовка как проекции либидозных инстинктов либо как репертуара поведенческих навыков. Выготским была предпринята попытка анализа собственно человеческого в человеке — не того, что роднит человека с токующим глухарем или крысой в проблемном ящике, а того, что составляет его специфически человеческую сущность. Эта специфика определяется сформированностью у человека высших психических функций. Всякого рода «глубинная» психология фактически игнорирует эту специфику. Подлинная психология должна быть «вершинной», то есть ориентированной на высшие уровни развития психики, характерные для человека как общественного, а не только природного существа.

В философском плане Выготский опирается на мысль, неоднократно высказывавшуюся классиками марксизма, о том, что при переходе от животных к человеку произошло кардинальное изменение взаимоотношений субъекта с окружающей средой. На протяжении всего существования животного мира среда действовала на животное и видоизменяла его; животное приспосабливалось к среде, и это обусловило биологическую эволюцию животного мира. Появление человека ознаменовано началом иного, противоположного процесса: человек начал действовать на природу и видоизменять ее. Выготский приводит следующее высказывание Ф.Энгельса: «Все планомерные действия всех животных не сумели наложить на природу печать их воли. Это мог сделать только человек».

Как известно, классики марксизма в этом процессе выделяли прежде всего его орудийный характер, опосредованность деятельности орудиями. У Выготского возникла гипотеза: нельзя ли найти в психических процессах человека элемент опосредованности своеобразными психологическими орудиями? Косвенное подтверждение этой гипотезе он находил в известных словах Ф. Бэкона, которые затем неоднократно цитировал: «Ни голая рука, ни предоставленный сам себе разум не имеют большой силы. Дело совершается орудиями и вспомогательными средствами».

Способность к овладению природой не проходит бесследно для человека в одном очень важном отношении: человек учится также овладевать собственной психикой. Так появляются произвольные формы деятельности, или высшие психические функции.

Каким образом появление высших психических функций связано с овладением природой? По мнению Выготского, здесь имеет место двусторонняя связь: указанные изменения в психике человека выступают одновременно и как следствие его измененных отношений с природой, и как фактор, который обеспечивает эти изменения. Ведь если жизнедеятельность человека сводится не к приспособлению к природе, а к изменению ее, то его действия должны совершаться по какому-то плану, подчиняться каким-то целям. Ставя и реализуя внешние цели, человек с какого-то момента начинает ставить и осуществлять внутренние цели, то есть научается управлять собой. Таким образом, первый процесс стимулирует второй. В то же время прогресс в самоорганизации помогает более эффективно решать внешние задачи.

Таким образом, овладение природой и овладение собственным поведением — параллельно идущие процессы, которые глубоко взаимосвязаны.

Подобно тому как человек овладевает природой с помощью орудий, он овладевает собственным поведением также с помощью орудий, но только орудий особого рода — психологических.

По мысли Выготского, в психических процессах человека следует различать два уровня: первый — это разум, «предоставленный самому себе»; второй — это разум (психический процесс), вооруженный орудиями и вспомогательными средствами. Точно так же следует различать два уровня практической деятельности: первый — это «голая рука», второй — рука, вооруженная орудиями и вспомогательными средствами. При этом как в практической, так и в психической сфере человека решающее значение имеет именно второй, орудийный, уровень. В области психических явлений первый уровень Выготский назвал уровнем «натуральных», а второй уровень — уровнем «культурных» психических процессов. «Культурный» процесс — это «натуральный» процесс, опосредованный своеобразными психическими орудиями и вспомогательными средствами.

Что такое психологические орудия? Краткий ответ Выготского: это знаки. Пояснить это можно на примере произвольной памяти.

Предположим, перед субъектом стоит задача запомнить какое-то содержание, и он с помощью специального приема это делает. Человек запоминает иначе, чем животное. Животное запоминает непосредственно и непроизвольно. У человека запоминание оказывается специально организованным действием. Каково содержание этого действия?

Рассмотрим вслед за Выготским такой распространенный прием, как завязывание узелка «на память»: человеку надо что-то вспомнить спустя некоторое время; он завязывает на платке узелок и, снова увидев его, вспоминает о запланированном деле.

Этот пример настолько банален, что кажется, в нем невозможно обнаружить никакого глубинного содержания. Выготский усмотрел в нем принципиально новую структуру психических функций человека.

Данный пример весьма типичен. Анализ этнографического материала обнаруживает, что аналогичные способы запоминания широко практикуются у отсталых племен, не имеющих письменности. Исторические материалы свидетельствуют о том же: у разных народов в далеком прошлом подобным образом использовались для запоминания разные средства. В одних случаях это были зарубки на дереве и кости разных форм и сочетаний, в других — узелковая знаковая система, достигшая, например, исключительной сложности у инков.

Во всех перечисленных случаях для запоминания используются внешние средства — это знаки какого-то содержания. Иногда такие средства просты, иногда — весьма дифференцированы, представляя собой зачатки письменности. Но эти различия несущественны. Главное и общее состоит в том, что подобные средства-знаки фактором своего появления и использования порождают новую структуру запоминания как психического процесса. Эту структуру Выготский изображает с помощью простой схемы [рис.: треугольник с вершинами А, В, Х].


ris38.jpg

Имеется некий стимул А, и на него требуется дать ответ В (эти термины звучат несколько старомодно, но они были характерны для того времени).

Итак, в случае запоминания А — это содержание, которое надо запомнить; В — воспроизведение этого содержания через какой-то промежуток времени и, возможно, в другом месте. Предположим, что содержание А сложное, и непосредственных способностей человека недостаточно для его запоминания. Тогда он «кодирует» его с помощью каких-то средств, например зарубок. Последние обозначаются как Х. По Выготскому, Х — это дополнительный стимул, который связан с содержанием стимула А, то есть является его знаком. Затем Х используется для того, чтобы дать ответ В. Тем самым человек опосредствует свой ответ с помощью знака Х. При этом Х выступает как средство и запоминания, и воспроизведения или как психологическое орудие, с помощью которого человек овладевает своей памятью.

Ничего подобного нельзя представить себе у животных. Собака, когда-то наказанная палкой, рычит, снова увидев палку. Вполне естественно сказать, что она вспомнила ранее нанесенные ей удары. Но запечатление это произошло непроизвольно, и воспоминание также «всплыло» само собой, по простому закону ассоциаций. Непосредственная связь А — В (палка — удар) описывает натуральную мнемическую функцию — единственную форму памяти, которая есть у животных. Здесь нет и следа произвольности, которая возможна только при использовании опосредствующего знака.

На примере памяти легко просматривается ограниченность натуральных функций животных и широта, если не сказать безграничность, возможностей человека, которые приобретаются благодаря опосредованной структуре высших психических функций. Память животных ограничена, во-первых, объемом естественно запечатлеваемого материала, во-вторых, безусловной зависимостью ее от актуальной ситуации: чтобы вспомнить, животное снова должно попасть в те же условия, например увидеть палку.

Человеческая же память благодаря многим приемам опосредствования может вбирать в себя огромное количество информации. Кроме того, она совершенно освобождена от необходимости повторения ситуации запоминания: нужное содержание человек может вспомнить в любых других условиях благодаря использованию стимулов-средств, или знаков.

Важнейшую часть концепции Выготского составляет ее генетический аспект. Откуда берутся средства-знаки? Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть сначала культурно-историческое развитие человека, потом онтогенез, развитие ребенка. Эти процессы имеют принципиальное сходство.

Согласно марксистской концепции (которую в этом аспекте весьма затруднительно внятно оспорить) человека создал труд; общение в процессе трудовой деятельности породило речь. Первые слова обеспечивали организацию совместных действий. Это были слова-указания, обращенные к другому и направляющие его действия. Потом произошло принципиально важное событие: человек стал обращать слова-указания, слова-приказы на самого себя. Из внешней командной функции слова родилась его внутренняя организующая функция.

Итак, возможность приказывать себе рождалась в процессе культурного развития человека из внешних отношений приказа — подчинения. Сначала функции приказывающего и исполнителя были разделены и весь процесс, по выражению Выготского, был интерпсихологическим, то есть межличностным. Затем эти же отношения превратились в отношения с самим собой, то есть в интрапсихологические.

Такое превращение Выготский назвал процессом интериоризации. В ходе этого процесса происходит превращение внешних средств-знаков (зарубки, узелки, громко произнесенное слово) во внутренние (образ, элемент внутренней речи и т. п.).

В онтогенезе наблюдается принципиально то же самое. Выготский выделил здесь следующие стадии интериоризации. Первая: взрослый действует словом на ребенка, побуждая его что-то сделать. Вторая: ребенок перенимает от взрослого способ обращения и начинает воздействовать словом на взрослого. Третья: ребенок начинает воздействовать словом на самого себя. Таким образом интериндивидуальные отношения превращаются в интраиндивидуальные акты самоуправления. При этом психологические орудия из внешней формы переходят во внутреннюю, то есть становятся умственными средствами.

Если посмотреть в целом на ситуации индивидуального развития детеныша животного и ребенка, то можно увидеть их существенные различия по целому ряду параметров.

Будущее поведение животного в своих главных чертах генетически запрограммировано. Индивидуальное научение обеспечивает лишь адаптацию генетических программ к конкретным условиям обитания. В отличие от этого, человеческое поведение генетически не предопределено. Так, выросший вне социальной среды ребенок не только не научается говорить, но даже не осваивает прямохождение. Ребенок в момент рождения, по меткому выражению Анри Пьерона, еще не человек, а только «кандидат в человеки».

Это связано с одним важным обстоятельством: видовой опыт человека зафиксирован во внешней форме — во всей совокупности предметов материальной и духовной культуры. И каждый человек может стать представителем своего вида — вида homo sapiens, только если он усвоит (в определенном объеме) и воспроизведет в себе этот опыт.

Таким образом, усвоение, или присвоение, общественно-исторического опыта есть специфически человеческий путь онтогенеза, полностью отсутствующий у животных. Отсюда обучение и воспитание — это общественно выработанные способы передачи человеческого опыта.

Культурно-историческая теория Выготского, которую он не успел во многом конкретизировать, была развита его последователями и оказала огромное влияние на дальнейшее развитие отечественной психологии (в данном случае уместно говорить не только о советской психологии, но и нынешней, поскольку это влияние в значительной мере сохраняется). По крайней мере два фундаментальных положения этой теории сохраняют непреходящее значение. Это положение об опосредствованном характере высших психических функций, или произвольных форм поведения человека, и положение об интериоризации как процессе их формирования. Правда, в последующие годы менялось терминологическое оформление этих главных идей, смещались некоторые акценты, но общий их смысл сохранялся и развивался.

Например, развитие личности понимается многими (кстати, без различий в теоретической ориентации) как развитие прежде всего способности к опосредствованному поведению. Однако средствами здесь оказываются не столько «стимулы» или «знаки», как социальные нормы, ценности и т. п.


ris39.jpg

Л. С. Выготский


Идея Выготского об интериоризации психологических орудий и способов их употребления была распространена П.Я.Гальпериным на формирование умственных действий. Она составила основу понимания природы внутренней деятельности как производной от внешней, практической деятельности с сохранением принципиально того же строения (А.Н.Леонтьев). Она также выразилась в понимании личности как структуры, образующейся путем интериоризации социальных отношений. Наконец, применение культурно-исторического подхода позволило развить представления о качественной специфике человеческого онтогенеза. В этой связи уместно процитировать Выготского, который писал, что разработанный им метод «…изучает ребенка не только развивающегося, но и воспитуемого, видя в этом существенное отличие истории человеческого детеныша».

Сегодня, когда все громче раздаются голоса записных «гуманистов», требующих предоставить развивающемуся ребенку «свободу», возможность «расти в естественном направлении», совсем нелишне вспомнить теорию, которая гласит: подлинно человеческие нормы и ценности никогда не «вырастут изнутри», их необходимо задать извне и помочь их присвоить.