ЛЮБОВЬ

Глава 7. Сложная идея. Почему любовь — не эмоция?


...

Лекция о полевке

Водящиеся в прериях мыши-полевки малы, рыжеваты и незаметны. Многие миллионы этих зверьков обитают на поросших травой просторах Среднего Запада Соединенных Штатов. Мыши поедают зерно на пшеничных полях, но в целом ущерб от этих животных невелик, и они не слишком широко известны.

Правда, за последние несколько лет этот зверек, систематическое название которого Microtus ochrogaster, стал звездой первой величины в лабораторных исследованиях любви. Дело в том, что рыжая мышь обладает уникальным свойством: она отличается безусловной верностью. Полевки прерий живут моногамной жизнью, пожизненно соблюдая «супружескую верность». Родители совместно воспитывают мышат. Да и в других отношениях маленькие грызуны являют собой воплощение католической половой морали. Первый же половой контакт самца и самки приводит к образованию устойчивой пары, к заключению пожизненного брака. В первую брачную ночь молодожены просто сходят с ума — в первую встречу между ними происходит до двадцати половых актов. Самец и самка вместе строят гнездо и спят в нем, тесно прижавшись друг к другу. Супруги не оставляют друг друга, и разлучает их только смерть.

Назвать такое поведение типичным для мышей нельзя, ибо то, что характерно для полевок прерий, совершенно чуждо их ближайшим сородичам — горным полевкам (Microtus pennsylvanicus). Самец горной полевки — при том, что внешне он практически неотличим от самца полевки степной — донжуан высшей пробы, не склонный к строительству гнезд и к семейной жизни. Все мыши — и самцы, и самки — спариваются друг с другом, как кому бог на душу положит.

Откуда берется такое различие? Что делает мышей верными или, соответственно, неверными супругами? Этим вопросом задалась исследовательская группа, возглавляемая Томасом Инзелом, директором Йеркского центра изучения приматов при университете Эмори в Атланте. Ответ оказался поразительно простым. Разница заключается всего в двух гормонах: окситоцине и вазопрессине. Несмотря на то, что два упомянутых вида мышей внешне очень схожи между собой, их мозг функционирует совершенно по-разному. У степных полевок в мозге много рецепторов к обоим гормонам, а у горных — намного меньше. Последствия разительны. Когда происходит спаривание, у самцов степной полевки резко усиливается действие окситоцина, а у самок — подобного ему гормона вазопрессина. На горных полевок оба эти гормона влияют гораздо скромнее. Для того чтобы основательно разобраться в этом деле, Инзел и его коллеги поставили эксперимент: они вмешались в биохимию головного мозга. У степных полевок был выделен ген, отвечающий за синтез рецепторов к вазопрессину, после чего ген ввели в передний мозг горных полевок. Действительно, после этого легкомысленные зверьки превратились в примерных супругов. Помимо этого, Инзел и сотрудники нарушили счастливую супружескую жизнь степных полевок. Самкам вводили блокаторы окситоцина, а самцам — блока-торы вазопрессина. С супружеской верностью было тут же покончено, она исчезла без следа. Животные, точно так же, как горные полевки, стали проявлять склонность к беспорядочному половому поведению.

Открытие действительно поразительное, но какой урок можно извлечь из него в отношении человеческой любви? Надо думать и рассуждать, читая книги журналистов, пишущих на научные темы. В этих книгах много пишут об открытии гормона «верности». Дальше других зашел немецкий журналист Бас Кастен. Для него окситоцин — «гормон любви» (64). Вещество, обусловливающее супружескую верность у степных полевок, наверняка делает и человека верным в любви.

Так ли это? Действительно, у человека тоже есть эти два гормона — окситоцин и вазопрессин. Оба гормона были открыты еще в начале XX века, и их активность связывали с регуляцией водного баланса и пищеварения. Если взглянуть на эти гормоны с точки зрения эволюции, то можно заметить, что окситоцин является весьма древним гормоном. Маленькая, состоящая всего из девяти аминокислот молекула, обнаруживается у дождевых червей. У человека окситоцин синтезируется в гипоталамусе, а потом поступает в заднюю долю гипофиза. По действию окситоцин сходен с опиатами: он оказывает возбуждающее и одновременно тормозящее влияние и отчасти успокаивает.

То, что рецепторы к окситоцину оказывают важное влияние на стремление образовывать пару и сохранять связь и у человека, считается вполне вероятным. Так, например, психолог Сет Поллак из Калифорнийского университета в Монтерее показал, что содержание окситоцина в крови детей-сирот ниже, чем у детей, воспитанных дружными любящими родителями. Таким образом, можно считать окситоцин гормоном, обеспечивающим долговременную прочную связь. У женщин окситоцин усиливает сокращения матки во время родов, стимулирует выработку молока и повышает привязанность к ребенку. У мужчин и женщин окситоцин способствует переходу переживания первого полового контакта с партнером в долговременные отношения.

Таково первое впечатление. Правда, при внимательном чтении напечатанных мелким шрифтом сносок содержание любого документа становится менее ясным, чем кажется на первый взгляд. То же самое касается рассуждений о гормонах. Неоспоримо, что и окситоцин, и вазопрессин оказывают на человека одурманивающее, наркотическое действие. Во время полового акта в организме мужчины вырабатывается огромное количество вазопрессина и окситоцина; у женщин преобладает окситоцин. Чем больше этих гормонов, тем сильнее одурманивание. Характерные для оргазма судорожные сокращения полового члена, матки и влагалища тоже являются следствием активности окситоцина. Но от этого мы не становимся степными полевками. Знаменательно, что и сами авторы исследования особо подчеркивали, что их результаты нельзя переносить на человека. Расположение рецепторов в нашем мозге имеет совершенно иную топографию, нежели у полевок.

Однозначно ясно только одно: у человека окситоцин играет важную роль в сексуальной стимуляции. В течение десятилетий зоотехники впрыскивали гормон животным, чтобы привести их в состояние полового возбуждения. Куры и голуби становились готовыми к спариванию в течение нескольких минут после инъекции. У людей — хорошо подходящих друг другу половых партнеров — выброс окситоцина происходит при одном взгляде друг на друга. Видимо, и в самом деле привязанность, опосредованная сексуальной связью, имеет прямое отношение к окситоцину. Повышенный уровень окситоцина у кормящей матери усиливает ее привязанность к ребенку, и точно так же повышение выработки окситоцина усиливает телесное влечение к желанному половому партнеру.

Но должен ли человек при этом находиться в состоянии влюбленности или любить? Согласно данным многих исследований, выброс окситоцина происходит, когда кто-то другой обнимает, гладит или массирует нас. Гормон производит не только половое возбуждение, но и вызывает чувство удовлетворения и безопасности. При прикосновениях к самому себе уровень окситоцина и вазопрессина остается низким, зато долго сохраняется на высоком уровне после удачного полового акта: мы прекрасно себя чувствуем! Но это же чувство, как и все прекрасное в нашем мире, может быть очень болезненным, вызывать сексуальную зависимость и нездоровую ревность.

Окситоцин и вазопрессин делают нас такими же счастливыми, как и степных полевок. Тем не менее есть и существенное различие: эти гормоны не делают нас верными! Окситоцин — это гормон «хорошего самочувствия» и, возможно, «привязанности», но не является при этом ни «гормоном верности», ни «гормоном любви». Если бы окситоцин признали гормоном любви, нам пришлось бы признать, что степные полевки — любящие животные. Но от такого скоропалительного вывода придет в ужас даже самый твердокаменный и закаленный биохимик.

В 2006 году специалист по популяционной генетике Геральд Геккель из Бернского университета выполнил работу, которая при всей ее избыточности заставила потускнеть результаты исследований по генетически запрограммированной верности. Геккель исследовал 25 видов мышей, за исключением степной полевки, живущих в дикой природе. Результат оказался поразительным. Наличие рецепторов окситоцина и вазопрессина у степных полевок является не исключением, а правилом. С точки зрения генетики все мыши запрограммированы на верность, кроме двух их видов (включая и известных нам горных полевок). Но мыши отнюдь не отличаются верностью! Если бы все дело заключалось в гене, программирующем синтез рецепторов, то на свете существовало бы 23 вида верных мышей и два — неверных. Однако вместо этого мы имеем 24 вида неверных мышей и только один — верных. И несмотря на то, что степные полевки пожизненно сохраняют верность одному партнеру, у них тоже случаются измены.

То, что делает мышь более человечной, делает человека менее зависимым от биохимии, чем хотели бы думать некоторые ученые и журналисты. Не стоит поэтому испытывать наши гены на коды верности или неверности, ибо, если Геккель прав, то и у мышей нет строгой зависимости между генотипом и социальным поведением. Скорее всего надо признать, «что моногамия у млекопитающих не зависит от незначительного изменения какого-то одного гена: представляется маловероятным простое генетическое программирование такого сложного и важного явления, как поведение при спаривании» (65).

То, что окситоцин в большом количестве выделяется во время полового акта, отнюдь не является весомым аргументом в пользу того, что окситоцин определяет наши долговременные любовные отношения. Само собой разумеется, что окситоцин имеет какое-то отношение к любви — об этом никто не спорит. Дело обстоит здесь точно так же, как с приправой карри к индийскому блюду. Без карри блюдо теряет свой особый вкус. Но нельзя говорить, что только карри определяет специфический вкус индийского блюда.

Так в чем же противоречие? Первое: чувство привязанности — еще не любовь. Высоко ценить человека — это значит испытывать к нему привязанность, но не обязательно любить, во всяком случае, в патетическом и романтическом смысле. Для Элен Фишер, которая в своей системе не оставила места любви, ограничившись одной привязанностью, вполне достаточно окситоцина и вазопрессина для прочного соединения пары. «Эта эмоциональная система развивается для того, чтобы мотивировать индивидов к позитивному социальному поведению и/или установлению прочных и устойчивых родственных отношений во имя исполнения присущего нашему виду родительского долга» (66).

Нам нет никакой нужды размышлять о том, кто может быть таинственным стимулятором, управляющим этим процессом. Достаточно еще раз указать на то, что для исполнения «присущего нашему виду родительского долга» не нужны ни любовь, ни привлечение мужчины. Доказательства мы в изобилии находим у человекообразных обезьян, а также у первобытных и современных людей. Буржуазная семья — это не эволюционная норма, а лишь одна из многих моделей, и перспективы этой модели, как мы увидим ниже, нельзя назвать блестящими.

Соединение и любовь — это не одно и то же, и этот факт сильно осложняет позицию сторонников модели Фишер — я называю их окситоцинистами. Разница видна уже при самом поверхностном взгляде на ожидания любящих людей. Для некоторых любящих «соединение» является нулевой ступенью отношений, но сие отнюдь не означает, что это есть единственный и решающий признак половой любви.

Вторая причина, по которой один только выброс окситоцина не производит «любви», представляется, однако, более важной. Если в нашем организме во время полового акта, от ласк и объятий горячо любимого человека, и даже от одного взгляда на него, вырабатывается окситоцин или вазопрессин, то это биохимическое возбуждение. Тут пока все ясно. Но у этого возбуждения нет ни имени, ни слов для выражения. Мы должны обозначить это возбуждение словами, как-то его интерпретировать. Мы говорим себе: «Я, кажется, втюрился!» — или более точно: «Я, наверное, влюбился». Или мы думаем: «Я ее люблю» — или: «Я очень люблю его, когда он так улыбается».

Интерпретируя возбуждение, мы вступаем в отношения с собой. Мы толкуем свои ощущения и находим им наименования: страсть, увлечение, влюбленность, любовь. При этом происходят вещи, объяснить которые окситоцинисты едва ли смогут уравнением «выброс гормона = чувство». Например, если я говорю себе: «Я думал, что люблю ее, но, кажется, это не так», — то означает ли это, что ошиблись окситоцин с вазопрессином? Нет, они не ошиблись, ибо не способны ни думать, ни предписывать нам наши мысли. Не они ищут для нас партнеров, и не они решают, с кем я буду жить и как долго. Коротко говоря: гормоны — это карри, а не основное блюдо.

Выброс окситоцина может повлечь меня к какому-то человеку, но если мой рассудок подсказывает, что эти отношения не могут быть прочными, то в моей власти их закончить. Я буду уговаривать и убеждать себя в этом до тех пор, пока мои гормоны не успокоятся. С другой стороны, мы остаемся с человеком, несмотря на то, что оргазм уже не такой умопомрачительный, как прежде, и выброс гормонов держится в разумных рамках. Но мы можем порвать с человеком, несмотря на то, он заставляет наши гормоны кружиться в неистовом танце. Долог путь от верности степной полевки до сложного любовного поведения человека.

Окситоцин и вазопрессин — важные элементы любовного возбуждения, но, разумеется, не они одни формируют то сложное состояние, которое мы именуем любовью. Любовь — это не «гормональный коктейль»; не существует и «гормона любви». Но каков же тогда статус любви? Если она не активность сети мозговых нейронов — то что же тогда эта пресловутая любовь, которая есть нечто большее, нежели вожделение, влюбленность и привязанность? Может быть, она, столь необходимая нам эмоционально, и сама есть не что иное, как эмоция?