ГЛАВА II

УСТАНОВКА (ОТНОШЕНИЕ) И ПРОЦЕСС ВЫБОРА МОТИВА


...

2. ПРИНЦИП ИСКЛЮЧЕНИЯ МОТИВА


Имеются все основания считать, что лишь такое тол­кование установки помогает понять не только то, почему люди в той или: иной ситуации поступают определенным образом, но прежде всего, почему они выдвигают те, а не иные мотивы поведения. Покажу это на примере. Ян, занимая достаточно высокое руководящее положение, име­ет отрицательную установку по отношению ко всем иде­ям, выходящим за пределы его понимания. Именно тако­ва была идея проекта, который представил его друг, ра­ботающий в том же институте и являющийся его подчи­ненным. Ян прячет проект в письменный стол и не до­пускает его публичного обсуждения. Мотив Яна следую­щий: «Идея явно нелепая и компрометирует ее автора. Я, как его друг, должен, к сожалению, поступить так». Мотив, выдвинутый Яном, а также поведение, реализую­щее этот мотив, можно считать обусловленным его отри­цательной установкой по отношению к новым идеям. Зная эту установку, мы лучше поймем, почему Ян поступил таким образом.

Но тут возникает одно сомнение. Конечно, знание упомянутого отношения Яна позволяет предположить, что он любым способом постарается отклонить идею друга, но не объясняет, почему он избрал эту, а не иную форму отказа. Ведь он имел, казалось бы, возможность выбрать другие способы выражения своего отрицательного отно­шения: мог пригласить к себе для разговора автора про­екта и раскритиковать его, мог публично высмеять идею и, используя авторитет, который обеспечивает его поло­жение, не допустить дискуссии и т. д. Каждому такому виду поведения соответствовал бы иной мотив, который Ян, разумеется, сконструировал бы в упомянутых случа­ях, и все эти мотивы согласовывались бы с его отрица­тельным отношением к новым идеям. Если, однако, он поступил так, как было описано выше, возникает вопрос, почему эта установка актуализовалась именно в таком, а не ином мотиве, обосновывающем это поведение? Каза­лось бы, зная только отрицательную установку Hiiaav отношению к новым идеям, мы не сумеем в дальнейшем представить себе его конкретного поведения в данной си­туации, и, следовательно, можно сомневаться, действи­тельно ли установки вносят что-то новое в наще понима­ние механизма поведения.

На это мы отвечаем, что действительно знания одной установки недостаточно для выяснения мотива и дейст­вий Яна. Нужно обратить, однако, внимание на то, что в рассматриваемой ситуации участвовало несколько уста­новок Яна, кроме той, о которой перед этим шла речь. Только все эти установки, вместе взятые, объясняют нам способ его поведения. Во-первых, Ян был другом автора проекта, то есть занимал по отношению к нему положи­тельную позицию. Эта подробность объясняет, почему он не мог критиковать автора проекта в частном разговоре, выступая по отношению к нему в качестве строгого на­чальника. Во-вторых, Ян занимал высокое положение, и рассмотрение проектов входило в его служебные обязан­ности. Известно также, что к своим обязанностям Ян всегда относился серьезно, то есть имел положительную установку.. Этим объясняется то, что Ян не мог просто умолчать об идее, но должен был для такого шага поды­скать какое-нибудь обоснование и нашел его в мотиве оказания помощи другу путем сокрытия идеи, которая его якобы компрометировала. Обе эти установки объясняют также, почему Ян публично не высмеял идеи, авторитет­но не допуская дискуссии о ней: это не согласовывалось бы как с положительной установкой по отношению к при­ятелю, так и с серьезным пониманием своих служебных обязанностей. Наконец, известно, что Ян считался также и с общественным мнением, а такой способ поведения мог быть подвергнут критике, следовательно, не соответствовал бы этой установке.

В конце концов, как мы видим, Ян, желая отклонить проект друга, не имел такого большого, как казалось бы, выбора, ни способов поведения, ни мотивов, обосновываю­щих это поведение. Только сокрытие идеи, мотивирован­ное оказанием помощи другу, соответствовало всем его установкам, другие же способы решения вопроса автома­тически исключались, как противоречащие какой-либо из них. Таким образом можно сделать вывод, что знание со­вокупности установок в отношении определенной ситуации позволяет объяснить и то, почему человек в этой си­туации ведет себя так, а не иначе и почему тем, а не иным способом обосновывает свое поведение, то есть вы­бирает именно такой мотив.

На знание установок мы опираемся часто в практи­ческой жизни, пытаясь предвидеть чье-нибудь поведение, например когда говорим: «X, может быть, и хотел бы при­нять участие в этом мероприятии, но, наверное, не сде­лает этого, поскольку любит удобства. Он, конечно, ре­шит, что его положение ему этого не позволяет». Или: «X не сможет привести такой причины своего поступка, так как очень уважает правовые предписания». Эти вы­сказывания отражают нашу убежденность в том, что дан­ный индивид может принять только такие мотивы, по­скольку он определенным образом относится к данным объектам и явлениям, другие же мотивы противоречат его установкам и могут вызвать у него внутренний кон­фликт. Не следует при этом, конечно, считать, что моти­вы всегда выполняют защитную роль и человек не имеет возможности выбрать мотив, соответствующий действи­тельности. Когда мотив, согласующийся с подлинными причинами нашего действия, будет соответствовать так­же нашим установкам, не возникнет никаких препятст­вий для его правильного формулирования.

Из сказанного следует, что установки человека опре­деляют как его действие в данной ситуации, так и спо­соб обоснования этого действия, или мотив, который он выдвигает в связи с этим действием. В данном случае нас интересует главным образом второе. Можно предполо­жить, что установки автоматически исключают все моти­вы, противоречащие одной из них или же большей их части, оставляя только мотивы, допустимые с точки зре­ния совокупности отношений личности. Механизм этот можно назвать «механизмом исключения мотивов». Он является, несомненно, сложным, и действие его бывает иногда более, а иногда менее осознанным. Он может иметь те или иные формы в зависимости от характера ситуа­ции, от того, какие в данном случае действуют установ­ки, от уровня умственного развития человека, его обще­ственных отношений, роли, которую он играет в своей группе, и требований, которые предъявляет ему окру­жающая среда. Можно, однако, считать, что влияние ус­тановок на мотивы регулируется одним и тем же основным механизмом, то есть исключением мотивов, противо­речащих установкам.

Исходя из этого можно более детально определить связь, которая возникает между установкой и мотивом. Мы можем считать мотив известным компромиссом меж­ду установками личности, входящими в состав комплек­са позиций, относящегося к данной ситуации. Мотив, та­ким образом, можно определить как формулировку средств и цели действия, находящуюся в соответст­вии или в минимальном противоречии со всеми установ­ками, связанными с ситуацией, к которой относится мотив.

Следует подчеркнуть, что ход исключения мотивов в большой степени зависит от согласованности установок личности, касающихся определенной ситуации. Они мо­гут быть противоречивыми, как, например, у того, кто любит женщину и одновременно испытывает к ней не­приязнь или желает того, что вызывает презрение. Не­однородность установок может значительно затруднить процесс формулирования и принятия мотива, обосновы­вающего поведение по отношению к предмету такой люб­ви или такого желания.

Можно привести и другие примеры. Представим себе человека смелого, то есть без выраженной установки страха перед опасностью, социально активного, с силь­ной отрицательной установкой в отношении всякого рода несправедливости, и допустим, что он находится в ситуа­ции, когда бьют слабого. Мы имеем тут случай однород­ности установок, участвующих в данной ситуации, — вы­бор мотива здесь быстрый и решительный: слабого нуж­но защищать всеми средствами. А теперь допустим, что в такой же ситуации оказался кто-то другой, также со­циально активный, но боязливый, то есть характеризую­щийся установкой страха перед угрожающей ему опас­ностью. При такой неоднородности установок, одна из которых требует, чтобы он вмешался в ситуацию, а дру­гая — чтобы остался в стороне, выбор мотива будет значи­тельно более трудным. Если при этом обе установки, при­нимая во внимание общественную обязанность и опас­ность, будут одинаково сильными, может возникнуть вре­менная неспособность выбрать мотив и человек останется равнодушным свидетелем общественной несправедливо­сти, с чувством внутреннего разлада: презрения к себе и вместе с тем легкого удовлетворения оттого, что удалось избежать опасности.

Но и в этой ситуации можно в конце концов найти мотив, согласующийся с обеими установками. Человек мог бы, например, быстро удалиться, мотивируя это тем, что для решения вопросов общественной безопасности су­ществует милиция, гражданин же не должен по своей инициативе принимать никаких мер, а только как можно быстрее сообщить о случившемся первому встретившему­ся милиционеру. Пожалуй, противоречие между отдель­ными установками не всегда столь отчетливо, иногда его, в общем, трудно заметить и нужна определенная специ­фическая ситуация, чтобы оно проявилось со всей остро­той. В качестве примера могу привести случай из соб­ственной практики.


Л. О., ипохондрик, озабоченный состоянием своего здоровья, любит комфорт и покой, работает в народном совете, добросове­стно выполняя свои обязанности. Всегда мечтал создать семью, очень хотел иметь детей. Легко нашел заботливую женщину. Не­которое время «оба были счастливы, физически он чувствовал себя лучпге. И тот и другая были удовлетворены выбором. Че­тыре месяца спустя жена Л. О. забеременела, и тут ситуация сра­зу изменилась. Л. О. стал очень капризным, агрессивным. С жа­лобами на головные боли он начал посещать консультацию пси­хического здоровья. Несколько раз из-за болезни освобождался от работы. Неделями лежал дома и требовал особой заботы, не обращая внимания на состояние жены, которая плохо переноси­ла беременность. Несколько месяцев находился в санатории, но без всякого улучшения. Состояние, пожалуй, даже ухудшилось.

Когда родился ребенок, атмосфера в доме стала невыносимой для обоих. Жена не могла и не хотела дальше терпеть его пове­дение. В семье наступил полный разлад. После нескольких острых конфликтов Л. О, покинул семью.

Что же случилось? Психологический анализ показал, что Л. О., воспитанный бабушкой, приобрел еще в детстве стойко укоренившуюся из-за стиля воспитания установку, выражавшую­ся в выборе спокойных, «комфортабельных» ситуаций, когда он, безусловно, является первым лицом и сосредоточивает на себе внимание окруясающих. Ребенком он был болезненным и каприз­ным. Мать его была такой же. Жизнь семьи заключалась в забо­тах о ней, о ребенке и об их здоровье.

В первые годы целости условия жизни принудили Л. О. к самостоятельности. Бабушка уже одряхлела, мать покинула дом, отец не принимался во внимание. Начало самостоятельной жизни Л. О. было трудным. Он не сумел получить диплома или конкрет­ной профессии. На быстрое продвижение по службе, исключая обычные повышения, не мог рассчитывать. У Л. О. смутно, но часто возникала мысль, что достигнутое — предел возможного для него. Именно тогда он начал мечтать о создании семьи, о теплой, уютной обстановки, о любящей в заботливой жене, семье, кото­рая стала бы воплощением воспоминаний его детства. По его мысленной схеме такая семья в принципе должна была иметь ребенка. Характерно, однако, то, что, думая о будущей семье, Л. О. не представлял себя в роли отца и не задумывался над обя­занностями, которые ему придется выполнять. Семья была для него символом душевного тепла и постоянства, поэтому он так тосковал о пей в своей холостяцкой жизни. Его положительная установка по отношению к семье и ребенку имела, следователь­но, в сущности эгоистический характер, то есть предметом его мечтаний была не семья как таковая, но собственное удобст­во, которое семья должна была ему обеспечить.

Психология bookap

Мы видим, что у Л. О. в момент женитьбы действовали две установки, возникшие в разные периоды жизни: одна положи­тельная по отношению к собственному удобству и другая мни­мо положительная по отношению к семье и ребенку. Пока Л. О. не имел семьи, противоречие между этими установками не обна­руживалось, более того, они дополняли друг друга, ибо ведь имен­но ребенок должен был стать фактором, способствующим семей­ному теплу, а тем самым — большему удобству Л. О. Только ког­да Л. О. стал главой семьи и над ним все больше начали тяготеть обязанности, когда внимание жены сосредоточилось на ребенке, а он сам должен был отойти на второй план или подняться до роли сотоварища с ее особой ответственностью, только тогда об­наружилось, что семья с ребенком не обеспечивает личного удоб­ства, и скрытое противоречие между его установками стало яв­ным. Л. О., чтобы обрести внутреннее спокойствие, должен был изменить либо ту, либо другую установку: или отказаться от лич­ного удобства и посвятить себя семье, или отказаться от семьи и решиться на одиночество. Он избрал одиночество, но чувствует себя в настоящее время очень несчастным. Это произошло пото­му, что установка, которая в данной ситуации склоняла его к поиску более удобной среды, чем семья, оказалась сильнее. По­скольку, однако, его установка, связанная с наличием детей, была также сильной и к ней присоединялись дополнительно установки, касающиеся обязанностей, долга и т. д., он не мог изменить ее так просто и, не будучи в состоянии отказаться от удобства, дол­жен был, яе отдавая себе в этом отчета, идти на компромисс и соответственно этому избрать мотив своего поступка. Сам Л. О. говорит об этом так: «Я должен «заботиться о своем здоровье, по­тому что больной ничего не стою. В связи с этим я не могу, к сожалению, исполнять домашние обязанности, конечно, времен­но. Пока жена должна справляться сама. Когда я буду здоров, а она поймет свои ошибки, я вернусь». Таков его мотив.

Кроме того, он утверждает, что не годится в отцы и совершил ошибку, создав семью. Ситуация в доме глубоко его огорчает, но он слишком болен и ничего не может сделать. Упрекает жену, утверждая, что она должна была в отцы своего ребенка выбрать сильного, здорового мужчину, и тоща у нее не было бы хлопот.

В этом случае, как я полагаю, отчетливо видно, что мотив, указанный Л. О., был единственным мотивом, который в такой ситуации мог быть принят без опасения сильных внутренних кон­фликтов. Более того, этот мотив позволяет Л. О. считать себя обиженным судьбой.


Посмотрим, что случилось бы, если бы Л. О. сконст­руировал откровенный мотив: «Уйду от жены, потому что обязанности отца и кормильца семьи тяготят меня». Или: «Покину дом, потому что никто здесь обо мне не забо­тится, у меня одни только обязанности». Поставив во­прос так ясно и недвусмысленно, Л. О. должен был бы признать себя, согласно другим своим установкам, откро­венным подлецом, а это не слишком приятно, и с таким убеждением трудно жить. Установки Л. О. исключали формулирование подобного мотива.

Следует, однако, заметить, что встречаются иногда люди, которые сами себя считают подлецами и которым легко доказать, что они и в самом деле подлецы. По-ви­димому, с таким мнением о себе можно жить. Тем более непонятно «бегство» Л. О. в защитный мотив.

Пытаясь разрешить этот вопрос, мы прежде всего должны понять, что люди, спокойно называющие себя подлецами, по-видимому, подразумевают под этим нечто значительно более лестное для себя, чем заурядная под­лость. Для некоторых из них «подлец» означает то же самое, что и «несчастный человек, нуждающийся в помо­щи». Мы встречаем подобные самообвинения у алкоголи­ков, объясняющих таким способом, почему они не могут не пить. Для некоторых людей, считающих себя незави­симыми и аморальными, презирающих человеческое ста­до, быть подлецом — повод для гордости. Встречается это у так называемых асоциальных социопатов (Завадский, 1959, стр. 75). Следовательно, даже тот, кто, казалось бы, цинично признается в «подлости», так пе­реопределяет это понятие, что оно не противоречит по­ложительному отношению к себе самому. Л. О. не был, однако, столь утонченным.

Я полагаю, что вышеприведенные примеры достаточ­но ясно иллюстрируют принцип действия механизма иск­лючения мотивов, дающий ключ к пониманию их выбора.

Объясняя выбор мотива наличием у человека опреде­ленных установок, мы, несомненно, не охватываем всех факторов, от которых зависит этот выбор. Можно предпо­ложить, что процесс исключения мотивов зависит также от индивидуальных особенностей личности. В своей клини­ческой практике я чаще всего наблюдал легкость в форму­лировании мотива, с одной стороны, у лиц с примитивным мышлением, поверхностных, асоциальных (мелкие воры, аферисты), с другой стороны — у людей, сочетающих вы­сокий уровень духовной культуры с ясным и проникну­тым общественным сознанием взглядом на мир, у людей отнюдь не эгоцентричных. В то же время утонченные ин­теллектуалы, привыкшие постоянно контролировать свои действия и обнаруживающие одинаково интенсивные со­циальные и асоциальные установки, испытывают особые трудности в выборе мотива. Часто формулирование цели становится для них невозможным и эти люди действуют в ходе перманентного процесса исключения мотивов. Поэ­тому действия их непоследовательны, слабы, полны вне­запных порывов и отступлений. Яркий образ такого чело­века нарисовал Галчиньский в стихотворении «Смерть интеллигента».

Возможно, более глубокий анализ так называемых внутренних конфликтов показал бы, что трудности в вы­боре мотива постоянно возникают при одновременном су­ществовании противоречащих установок: социальных и асоциальных. Но этот вопрос явно выходит за рамки на­стоящей работы.