Книга 3. ЭГО, ИЛИ ПРОФИЛАКТИКА СМЕРТИ

Психовизор


...

16. Обоюдоострое жало

Палитру шизотимических типов создатель оси набросал широко и смело, с очаровательной циклотимичес-кой небрежностью:

— необщителен, тих, сдержан, серьезен (лишен юмора), чудак;

— застенчивый, боязливый, тонко чувствующий, сентиментальный, нервный, возбужденный, друг книги и природы;

— послушен, добродушен, честен, равнодушен, туп, глуп — таковы регистры и гаммы, образуемые пропорцией чувствительности и холодности.

Сдержанные, утонченные, ледяные аристократы, изысканные джентльмены с высокими запросами и низкими инстинктами, патетические, чуждые миру идеалисты, холодные, властные натуры, с неукротимой энергией и последовательностью преследующие свои цели, а рядом, в ощутимой, но трудноопределимой генетической близости, — никчемные бездельники, сухо-безвольные, гневно-тупые. Очень часто они группируются в одном семействе, на одном генеалогическом древе, но установить закономерность не удается, тем более что все это в многомерном наложении совместимо в одной личности.

Здесь педантичный и скрытный делец-домосед, прижимистый и подозрительный. Тут и Плюшкин и Собакевич. Рядом неукротимый спорщик, самоуверенный резонер: цепкая, односторонняя углубленность, своеобразная мелочность мысли. Меланхолик прокрался сюда в виде мимозной, ипохондричной, сверхвпечатлительной личности, для которой каждое прикосновение жизни — удар.

Работоспособный инженер, скромный и добровестный работник, прекрасный семьянин в моменты, когда жизненное напряжение достигает какого-то предела, объявляет домашним: «Я поработал, хватит, больше не могу», — ложится в постель, приткнувшись к стене, и ничто его уже не поднимет, пока ситуация не разрядится: типичная реакция меланхолического шизоида.

Но здесь же и холеричность: странный, крутой, суровый, деловой, настойчивый, хороший служака, раздражительный, драчун, скандалист, «скверный характер» — так описывали русские психиатры Юдин и Детенгоф шизоида экспансивного. Среди этих последних попадаются и шизотимические гипоманьяки. На низких интеллектуально-нравственных уровнях это вихреподобные странные личности, всегда взвинченные, нигде не уживающиеся, носимые по свету как перекати-поле. Графоманы, отчаянные склочники и сутяги, могущие покрыть своими письмами и заявлениями всю поверхность земного шара. Они воюют за принципы, совпадающие или не совпадающие с их личными интересами, но всегда принципы. В патологии это агрессивные параноики, бичи политических систем и кресты психиатрических больниц.

(Паранойя (буквально: «околоумие») — психопатологическое состояние, главная черта которого — наличие некой бредовой системы; содержание ее может быть самым разнообразным; параноический бред может уживаться с самой реалистической ориентировкой. Критерий (бред или не бред) задается социально-исторически. Возможна коллективная паранойя.)

Самые страшные из параноиков готовы ради осуществления своих бредовых планов перерезать горло всему миру. Но Кречмер блистательно разглядел под их неостановимой наступательностью микроскопическое «астеническое жало» — ранимость и болезненную чувствительность, а у хрупко-мимозных, робко-пассивных — обязательный кусочек активной ненависти.

На более высоких уровнях мы видим одержимых борцов за правду и справедливость, всегда своеобразно и однозначно понятую. За счастье, рецепт которого знают только они или их боги, за идеал, открытый ими (или богами) в озарении, в откровении, в пламенно-напряженной работе ума. Если гипоманьяк-циклотимик легко переходит от одного рода деятельности к другому, так же, как от принципа к принципу, то эти с неистовым рвением всегда следуют одной идее.

Многие знаменитые фанатики от религии и политики принадлежали к этому типу. Здесь Кальвин и Лойола, здесь Робеспьер. «Они не видят путей, а знают только один путь. Либо одно, либо другое… Ты можешь, ибо ты должен, — так вырисовывается у них одна линия, которая кажется нам прямой и простой, так отчеканивают они горячие и холодные крылатые слова, сильные лозунги, которые до мозга костей пронизывают полусгнившую, трусливую современность…»

Поднимемся еще выше, до самых вершин — и мы увидим мыслителей-пророков, глобальных стратегов человечества типа Тейяра де Шардена, который написал прекрасную книгу «Феномен человека». Вдохновенные, неутомимые, ослепительные умы, не знающие пределов в своей страсти к истине и всеобщему синтезу. Они беспощадны к частностям: система, формула, закон, тенденция, порядок вещей… Личность в сверхличном, человек в надчеловеческом: универсум, энтропия… Или же личность как самостоятельный микрокосм, как самодостаточная вселенная — и уже более ничего. Плодотворная и опасная односторонность, обоюдоострое оружие мысли.

Вспоминается гротескное замечание Фрейда, что паранойя представляет собой карикатуру на философскую систему. Сам Фрейд своей концепцией человека изрядно подкрепил это мнение. Где грань между бредом и заблуждением? Бредом можно назвать заблуждение, у которого катастрофически малы шансы быть принятым за истину. Но бывает бред, в котором есть жало истины, и есть истины с жалом бреда.

(!) Склонность к умствованию, к рассуждательству, к объяснению и обоснованию всего и вся; к всеохватности, к единству смысла, к глобальной последовательности, к всеобщим конечным истинам. («Начав говорить, чувствую неодолимое желание развивать мысль дальше и дальше, хоть нет конкретной темы: прихожу к абсолютам, к времени и пространству, вопрос: что первично?») Это называют иногда философской интоксикацией; может быть, это компенсация какой-то недостаточности интуиции; тут же гипертрофия логики, сугубая рациональность. («В жизни есть дело и наслаждение; высшее дело — наука, высшее наслаждение — женщина; делю время между наукой и женщиной; но каждая требует всего Времени; что предпочесть? Что первично?») (!!) Это приходит как озарение либо кристаллизуется постепенно. Стройная, несокрушимая мыслительная конструкция, умственная крепость. («..Л открыл смысл Времени. Наше Время — одно из бесконечных множеств Времен… Если есть Бесконечность, в ней не может бесконечное количество раз не повториться любое явление…Следовательно, имеется бесконечное множество иновременных «я». Сновидения — это контакты с иновременными сознаниями. Смерть — переход в Антивремя… Причина рака: в клетках нарушается баланс Времени… Иновременность…») Расползшаяся сверхценная идея. Патологическая интуиция. Логическая опухоль; бредовая система. Рациональное зерно прорастает, может быть, лет через сто совсем в другом месте. («Создаю теорию Межвременных Контактов. Телепатия — частный случай… Стругацкие, Лем? Профанация… Проектирую интегратор Времени… Я-то знаю, что не умру… Ухожу из института, там делают не Науку, а диссертации. Работаю в Мосгорсправке. Нигде не работаю».)

(!!!) Может быть, и неплохое начало для гения, но связь между звеньями системы начинает слабеть. Клочковатость мысли, логические соскальзывания, смысл то спускается слишком глубоко, то слишком поверхностен. Скачка смысла, размытость логики. («Время — деньги. Деньги — Время. Временные денежные затруднения. Для преодоления временных трудностей в народном хозяйстве требуются капиталовложения, но у нас плохо поставлен перевод человеко-часов в человеко-рубли. Прощайте, годы безвременщины. Мой денежный современник, одолжите мне небольшую сумму, у меня мало времени».)

(!!!!) Явные нарушения логики, нечувствительность к противоречиям, расщепление мышления, фантастический бред. («Я — Бог Психиатрии. Цветоощущение — основа вселенной. Интегральный компрессор Времени имеет в основе замороженный мозг: новый принцип реанимации. У меня заморожены мысли, это аминазин».)

(!!!!!) Распад даже простых логических кирпичей, полная бессвязность мыслей и фраз, словесная окрошка — «шизофазия». («Интегральный крематорий… Интеркремация… Кремиграл…»)

Таковы основные вехи шизофренической мысли.

Парадокс: люди, мыслящие и поступающие с максимальной логичностью, оказываются нелогичными и по отношению к самой жизни, которая дает место и логике и нелогичности, а точнее — неохватимой умом массе различных логик. Эту жизненную пропорцию легко, интуитивно усваивает циклотимик. Предельная же логичность и абсурд как крайности сходятся где-то у основания шизофрении. Это победное шествие шизо-радикала. Эмоциональный аккомпанемент — утрата душевных контактов, антисинтонность. А на этом фоне еще много всякой психопатологической всячины.

Но такой полный «классический» путь скорее исключение, чем правило. Гораздо чаще происходит остановка где-то на подступах. Возможны и путь назад, и многократные колебания, и возврат, даже в течение нескольких мгновений.

Грань между реальным и патологическим часто трудноуловима, а порой ее просто не существует: как получится, как выйдет, как повернет.

Философская интоксикация есть нормальное состояние юного ума, на который в один прекрасный день обрушиваются и бесконечность, и смерть, и непостижимый смысл жизни. И не только юного… Это необходимый кризис личности, он может и должен повторяться, и плох тот ум, который не желает объять необъятное.

Кто определит необходимую дозу? У Эйнштейна философская интоксикация началась лет с шести и продолжалась всю жизнь. Как бы выглядел храм мысли без Спинозы, Канта, Фихте — выраженных астеников, типичных шизотимиков? Наверное, у них тоже была затянувшаяся интоксикация… Несомненным шизотимиком был Гегель. Ницше — ярким шизоидом. А Ньютон, с «длинноруким мозгом», кончивший шизофреническим психозом и «Апокалипсисом»?

Гипертрофия логики — рабочее состояние массы здоровых шизотимиков, среди которых и талантливые администраторы, и инженеры, и ученые, особенно математики. Шизотимность, как мне кажется, весьма частый спутник шахматного таланта, и, может быть, даже в шахматной партии можно определить шизотимический и циклотимическии стили.

Старые психиатры описывали людей с «дефектом логического чувства», вполне приспособленных к жизни (часто, правда, шизофренией страдают их близкие родственники). Люди эти все время соскальзывают с рельсов логики, мысль их хромает, болтается, как на шарнирах, приходит к цели какими-то извилистыми путями, через пень-колоду, левой рукой — правое ухо…

Но кто сказал, что это всегда плохо?

Некоторая доза «расщепления», думается, прекрасный и необходимый пособник творчества. В сущности, это предохранительный механизм против автоматического следования шаблонам, заслон на пути банального. Да, нужны люди, которые не только не хотят, но и не умеют мыслить и чувствовать стереотипно. Я не представляю себе без этого ни серьезной поэтической оригинальности, ни пресловутых сумасшедших гипотез в науке.

Окрашивая жизненное поведение, флер «расщепления» порождает столь необходимых нам чудаков, и даже шизофазия может дать интересный эстетический выход по типу Хлебникова.

Люди с «дефектом логического чувства» хороши в общении тем, что им можно беспрепятственно высказать любую дичь, выплескивать любое мутное варево, кипящее у вас в голове, еще не отлившееся ни в какую удобоприличную форму. Только они вас поймут и оценят. Они великолепно понимают неясное. Здесь они фгавают как рыба в воде. С ними трудно о чем-нибудь договориться, зато можно хорошо проветрить свои мозги.

ТОРОБОАН

(Из записок Эго. «Сквозняк»)

— Ага, — гостеприимно окликнул я спину сидящего за моим столом, не узнавая, — приветствую.

— Часы не пойдут. Он повернулся.

Я увидел автора страшной надписи: "Громите жэки, жгите паспорта" — во дворе, на мусорном ящике он ее намалевал как-то ночью масляной краской.

Опять я забыл дверь запереть. А его может занести Бог весть куда…

Сколько помню, всегда он был в одной и той же мешковатой темной одежде и в том же неопределенном возрасте, свойственном душевнобольным. Высокий, сутулый как-то набекрень, щеки в щетине, в сизых впадинах глаз истлевшая подозрительность и, мгновениями, хитроватая радость — юродивый Юра. (Вакансия, никогда не пустующая.) Живет на первом этаже. От всеведущих подъездных бабушек я узнал, что в детстве он был необыкновенно начитанным и способным, играл на скрипке, по математике брал призы, поступил одновременно в консерваторию и в университет, и вдруг заболел: стал заговариваться, и пошло-поехало.

Встречаешь его то в переулке, то у подъезда: переминается с ноги на ногу, с кем-то перемигивается, то шепчет, то сдавленно вскрикивает… Подолгу, многозначительно смотрит в урны. К нему привыкли, почти не замечают. Давным-давно у него никого нет, но как-то умудряется существовать. Заглянул однажды мимоходом в его окно: куча хлама, обрывки газет… Бабушки говорят, меж тем, что опекуны имеются и что будто бы дальний дядя завещал ему миллион. Толку от него не добиться, ни на один вопрос не ответит. А иногда вдруг сам обращается к кому-нибудь и начинает говорить, безудержно и непонятно. То свирепо ругается, то смеется…

На меня никогда не взглядывал. А сейчас сидит над рукописью моей книги.

— Спасибо в другую сторону, — заговорил глуховато высоким голосом. — Кишкатый человек держал меня вынутыми зубами. Дверь не будет заперта. Я проверю. Сбрейте голову, молодой чемодан. Штамп поставили. Нисколько не усмирясь, мысли смылись.

— Вы имеете в виду… Э…

— Не психиатр, врешь, термометр с колбасой. А мне Космуля сказал, — он вдруг тепло улыбнулся, из впадин побежали морщинки, — мне порежьте, пожалуйста. Я вас не задерживал. Набрались, заврались. Вундеркошка, нет чаю! Хе-хе! Биография нравственно-пушистого человека должна быть деловой, а его тошнило. Вы пошли на Кузнецкий. Успевал проводить. Ни работы, ни отдыха. Заперли, заперли! В гниющем овине лжесвидетельствующей души!..

Вышли вместе. Направились в магазин. Действительно на Кузнецкий. Не глядя на меня, он продолжал:

— Не привык к свободе. Будут нагрузки. Семь-нольтридцать восемь, я Агния Барто. Вы виновны в убийстве Юлия Цезаря, а именно актом женитьбы. Через минуту родим Циолковского. Оштукатурили. Ух ты, косматый!.. Пещер не будет, укрытия тройникового типа. Один квант свободы на два кванта причинности. Помнили, чем архитектор отличается от пчелы. Квантум сатис! Неопределенность, говорил я вам, обратима, но требование иллюзии, вот и крутят наоборот, наугад, телепатия, сновидения, а понимания никакого. Слышите, эмбрионы, не запира…

Резко смолк, проходя мимо урны. Висячая мигалка, качнувшись под ветром, выжелтила на миг его лоб; притормозил и рванул, словно обознавшись, таксист.

— Вы… э… в курсе? — спросил я, сам не зная о чем.

— Колбаса! колбаса! Нельзя, внушаю искажение… Соблазн Капабланки, уравнение Эдельвейса. Я индукционный агент. Напрягались, надо знать термины. Сбрейте голову, он сказал, а ты играл в пенис, он играл в пенис, я играл в пенис. Салют Конфуцию, крокодилы, из того, что не касается лично вас.

— Война будет?

— Кампс, кампс, брызги отсрочили. Кувалдой по инфузориям вразрез нетипично. Эдельвейс-Капабланка, две тысячи двести три. Психоуправление психомассой. Поймут, не услышат. Напрасно пересохло, нет перехода. Стратегические суггесторы на оргазм поймались, ха-ха, тут их и скушали волновые стерилизаторы. Удивленная пепельница. Апокалипсис покачнулся.

— А чем кончится?

— Топ со смыком. Предскажут в антракте. Евгеническая конституция, Кордильеры, число забуду. Демонтированное размножение. Искали, нашли, ушли. Галактика гарантировала. Самке электрозавра понадобились бегемоты, а ног не было.

— А что такое случилось… с ногами?

— Математь, математь, половая субстанция! Никаких мочеточников! Единая психоматерь и мерная поступь железных. Внук тысяча тринадцатой степени был летающим деревом. Животноводство. Всеобщая пеня.

— Это что, эта всеобщая пеня?..

— Бессмертие заморозили. Тело вас колыбелит, альдебараны, нельзя вечно телепатическое скотоводство, ей-богу, психиатрические провокации…, — он захихикал, — что нами, то сами, были всем, забыли, да, из себя полетели… Промежуточное молоко, информация. Эдельвейс, помпидушечка, умоляю, не отождествляйте, — приказываю! — он вдруг потемнел. — Не отождествляйте круговороты!

— Да что вы, успокойтесь. И не думаю…

— Вот так и иди, привязанный. Ведь я объясню. Я подумаю, вы поймете. Долой психистику! В лично вашем пространстве времени занял очередь. Триста отдельной, масла сто пятьдесят. Прошлое результат будущего, вы наврете. Сыра двести, пакет молока.

У дверей магазина сделал три вялых гимнастических приседания, повернулся ко мне спиной и заковылял на другую сторону. Я вошел, купил именно то, что им было названо, а вернувшись домой, записал, насколько сумел, нашу беседу.

…Трезвый голос говорит: совпадения. Просто совпадения, каких уймы, самых фантастических совпадений… Согласен. Но совпадений ничего не значащих не бывает. Каждое совпадение о чем-то дает знать. Не могу сейчас выразить это более четко.

Когда мы смотрим кинопленку, прокручиваемую назад, или слушаем перевернутую магнитозапись, происходящее сперва поражает нас нелепостью и непредсказуемостью, каким-то судорожным трагикомизмом. Вскоре, однако, начинаешь привыкать, вживаешься, соображаешь. В этом мире пища выходит изо рта и отправляется на тарелку, оттуда на сковородку; потом превращается в зерна, клубни, колосья, в живых баранов, коров… Мертвые воскресают и делают все, чтобы помолодеть, поглупеть, превратиться в младенцев, уйти в чрево. Деторождение необходимо для любви, любовь — для мучений и одиночества, эти последние — для безмятежности. Деньги нужны, чтобы работать, учимся, чтобы ничего не знать, все правильно? Боги превращаются в людей, люди звереют, уходят в леса, залезают на деревья, теряют речь, обретают хвосты, жабры, исчезают в океане, во мраке первомолекул… Проявленная фотопленка растворяет изображение, свет становится тьмой — но там он все равно свет, только в обратную сторону…

Из мира торобоан — где время течет из будущего в прошедшее, фантасты уже, кажется, выжали все возможное. Что до меня, то я после того визита начал подозревать, что живу с ним в одной комнате. Естественно, когда я прихожу, он уходит, и наоборот, мы не успеваем взглянуть друг на друга. Но иногда, когда не тороплюсь, мне попадаются его свежие следы — предчувствия, необъяснимая уверенность, проблески ясновидения — все эти шалости, щекочущие рассудок.

А плотнее всего — во сне, там, в зародышевой темноте…

Мне и нашептали там какие-то прозрачные мальчики, что родился я, потому что умер. Ну что ты упираешься, дяденька, это поезд в обратное время, ты что, боишься пересадки? Ты едешь сам, мы тебя не тащим, мы только проводники. Пошли, пошли, дяденька, антивремя не ждет…

Там за изгибом дней истины естество, с той стороны видней, с той стороны всего.

Здешние жуть и мрак Там красота и свет. Лишь догадайся, как вывернуть да и нет.

Там бытия скрижаль, звук твоего следа может быть очень жаль если бы навсегда

А?… Пошли к черту, родные, сказал я, проснувшись. Вас нету и быть не может. Никакого торобоана. А эти прорицатели, пролезающие во все времена… Ну их к специалистам. Помрем — увидим…

Не раз замечал: при усталости речь начинает самоопережаться: «пяй чить» вместо «чай пить». А среди детей особо чувствительные, эти бессознательные телепаты и ясновидцы, которых легче всех обмануть словами, но невозможно чувствами, — отличаются упорной склонностью читать и писать наоборот — торобоан… Одно время, мама рассказывала, и я был такой торобоанец, потом прошло…

Больше Юра ко мне никогда не заходил, при встречах не проявлял узнавания.

Психология bookap

Прошло несколько лет. Я живу теперь в другом месте. А Юры нет. Бывшая соседка рассказала, что примерно за три недели до скоропостижной кончины (от чего — неизвестно) с ним произошло чудо: он вылечился. Разговаривал со всеми легко, приветливо, безо всякой зауми. Вполне трезво оценивал свое положение, обнаружил неплохую осведомленность в делах житейских, спрашивал, нет ли где спокойной работы, на которую его могли бы принять; трогательно предлагал старушкам помощь по дому.

Такое прощальное просветление в психиатрии, впрочем, не диковина…