Глава 1 Счастливые пары


...

Рихард и Козима Вагнер

Тот, кто дает радость миру, стоит еще выше над всеми людьми, чем тот, кто завоевал целый свет.

Рихард Вагнер

Хотя судьба отвела Рихарду и Козиме Вагнер не так уж много лет совместной жизни в сравнении с другими парами — тринадцать лет в браке и еще около семи лет скрываемой от всех пламенной любви, когда каждый из них состоял в браке с другим человеком, – их вполне можно считать «половинками» друг друга. И хотя у каждого из двоих до встречи была своя жизнь, каждый прошел через стремнины собственной семейной модели, Рихард, этот вечно бушующий водопад страстей, нашел наконец тихие, умиротворяющие плесы в смелой и пылкой душе Козимы. Возник большой чистый поток, отважно пробивающий себе дорогу к новым граням самопознания. Супруги, конечно, не были идеальными, часто презирали мораль, что дано лишь сильным и отважным, знающим себе цену и уверенным в своей цели. Они, бывало, поступали с окружающими людьми совсем не так, как желали и требовали, чтобы поступали с ними самими. Порой они даже приносили боль отдельным людям, не щадя и не жалея чужих чувств, – это было результатом вынужденных отношений с внешним миром, от которого они зависели и которому несли свою правду, свою мораль стойких и непримиримых. Но из своей семьи они сумели создать крепость, неприступный и несокрушимый плацдарм с возвышающимся над ним знаменем одухотворенности, а их любовь позволяла им вести успешную войну со всем остальным миром. Независимо от морали, которую исповедовали эти дерзкие люди, их отношения, безусловно, заслуживают пристального внимания и искреннего уважения: музыкант, влияющий на политику, реформатор оперы как жанра и кажущийся почти всем, кроме своей спутницы жизни, несносным и невероятно высокомерным человеком, и его мудрая женщина, муза, подруга и первая поклонница, бывшая на двадцать четыре года моложе, прожившая почти на полстолетия дольше и посвятившая большую часть жизни на продвижение в мир идей своего избранника.

Сложный путь навстречу друг другу

Рихард Вагнер был выходцем из семьи небогатого чиновника, частые перемещения которого определенно отразились на детстве мальчика, поставив его перед необходимостью постоянно вживаться в новые коллективы сверстников и вселив в него ощущения болезненности. Однако это также был путь к самостоятельности, порождающий уверенность в себе и высокую самооценку, благодаря которым юный Вагнер позже чувствовал себя комфортно в любом окружении, безбоязненно устремляясь на осаду новых и новых городов, которые он пытался покорить в течение всей своей сумбурной жизни. Кажется, из смущавшей родителей детской болезненности Рихарда происходит и навязчивое стремление компенсировать хилость и несколько угнетающее отставание в росте от сверстников привлекательностью на редкость сильного духа, недюжинных знаний и необыкновенной широтой кругозора. Пропорционально его многочисленным болезням возрастала тяга к поглощению серьезной литературы, все чаще появлялись и ранние мысли о возможностях самовыражения. Это вовсе не покажется случайным, если пристальнее взглянуть на количество успешных творческих личностей, с которыми юноша близко соприкасался. Непрестанные беседы об искусстве в родном доме, внезапно охватывавшее Рихарда восхищение той или иной формой самовыражения, общение во время посещения концертов — все это сделало свое дело, создав вокруг искусства ореол величия. Они же стимулировали и внимание к классике, философии, эстетике и истории, создавая атмосферу интеллектуального обаяния, возбуждая жажду сиять в своем микромире, который со временем должен был расшириться — до мировой аудитории.

Важным моментом в формировании характера Рихарда Вагнера оказалась ранняя смерть его отца; отчим же, который был актером и писателем, сумел привить юноше с развитым воображением любовь к музыке и театру. В становлении этой одухотворенной, порывистой натуры с неослабевающей потребностью творить невозможно переоценить роль раннего прикосновения к музыке и искусству. Благодаря отчиму и его богемно-возвышенному окружению Рихард оказался насквозь пропитанным музыкой Бетховена, он самозабвенно полюбил оперы Вебера, вхожего в их дом. Биографы композитора уверены, что именно Вебер оказал неизгладимое влияние на формирование взглядов молодого человека, наметив цель, к которой стоит устремиться. В пятнадцать лет Рихард уже сочинил первую трагедию. Говорят, чашу его тонкого восприятия переполнило услышанное и увиденное — исполнение музыки Бетховена оркестром Гевандхауза, после чего юноша твердо решил стать композитором. Но, пожалуй, главное, что он вынес из юношеского периода, – это понимание необходимости разностороннего развития собственной личности, в отношении к которой он уже тогда начал испытывать чувство обожания и неестественной эгоцентрической восторженности. С каждым своим новым творческим порывом он все больше будет терять чувство земного притяжения, чувство реального, что прямо отразится на его будущей семейной жизни.

Небезынтересным в бурной биографии Вагнера является его надменное и порой даже предвзятое отношение к университету, да и вообще к любым авторитетам. В стенах учебного заведения его духу было явно тесно, он уже в юном возрасте демонстрировал решительный отказ от шаблонов и догм. Молодой Вагнер не мог втиснуть свое слишком широкое, рельефное мировоззрение в рамки какой-либо школы, что свидетельствует, прежде всего, о насыщенности его детского и юношеского периодов. К тому времени он уже был готов к самостоятельным поискам, но ключевым моментом явилось верховенство собственного волевого импульса, способность отвергать и презирать все навязываемое силой, в том числе систему ценностей. Кажется неслучайным и знакомство неоперившегося Вагнера с революционерами — ив молодости, и в более зрелые годы в нем неизменно присутствовала тяга ко всему экстраординарному, резонансному, возмущающему общественный покой и сознание успокоенного бюргера. В душе он всегда оставался мятежником, поэтому семья для него должна была играть роль амортизатора, а не дополнительного возбудителя и без того воспаленного мозга. Безотносительно к его творческим достижениям повышенная возбудимость и взрывоопасность его натуры превратились в основные формы влияния не только на творческую элиту, но и на женщин, с которыми пересекался его жизненный путь. Когда музыкант-скороспелка в возрасте двадцати одного года мастерством исполнения добился невероятного внимания к своей персоне и занял место дирижера в Магдебургском театре, его самооценка взлетела до небес, иллюзорностью затмив реальность. Познакомившись после серии успешных выступлений с блиставшей в то время актрисой Минной Планер, он начал долгую осаду девушки. В этом его невероятном упорстве, непрестанном прессинге мужской ураганной силы, непреложном желании и не подлежащем сомнению решении прослеживается главная форма его взаимоотношений с миром. Против такого шквала страстей, к тому же втиснутых в рамки утонченного ухаживания, могла бы устоять разве что мраморная статуя. В Рихарде, по всей видимости, каждая особа прекрасного пола ощущала глубину океана едва маскируемых страстей.

Но, кажется, молодой музыкант перехитрил сам себя, когда после двухлетней осады дождался капитуляции и женился. Он всегда был азартным игроком, и в случае с актрисой Планер просто заигрался: очевидно, ему, как во всем, к чему он приступал, важно было добиться задуманного. Он ошибся лишь в одном: добиться и победить вовсе не обязательно означает переделать. Неуравновешенная и постоянно взвинченная Минна видела в нем лишь преуспевающего дирижера, а в перспективе — создание уютного гнездышка, в котором тепло благополучия способно заменить трепет трогательной и прерывистой, как дыхание, любви. Она, как бывает в большинстве тривиальных браков, искала твердой руки, на которую можно было бы опереться. В обществе, где брак для женщины служил эквивалентом успешности, ей необходим был кто-то, кто мог заботиться, внимательно выслушать, остудить обуревавшие ее эмоции. Но неискушенный Рихард при всей своей пленяющей твердости тоже искал опору, в его тайных бессознательных мечтах супруга, которая была старше его на четыре года, должна была играть роль матери, поддерживающей его творческие искания и направляющей на некие ошеломляющие не только музыкальное сообщество, но всю европейскую сцену подвиги.

Поиски самого себя и возможностей влияния на неподатливое общество вместо создания устойчивого, стабильного положения быстро разочаровали и измотали обманувшуюся в ожиданиях женщину. Тем более что сам Вагнер придерживался в отношениях с женой известной немецкой догмы, выражавшейся в недвусмысленном мужском лидерстве при управлении семейным кораблем. Освоить же тайные способы влияния на мужчину первая жена композитора не сумела — она, как и сам Вагнер, была слишком занята собой и своими ощущениями. Кроме того, Минна натолкнулась на непрошибаемое намерение мужа оставаться полным хозяином своей судьбы, совершенно не считаясь с желаниями близких людей. Этот человек с детства пестовал в себе такое несусветное самомнение, что отталкивал от себя даже родственников. Он, кроме того, оказался не подарком для жаждущей размеренной жизни Минны и в вопросе сохранения верности, причем колоритные истории его амурных похождений всякий раз имели скандальный оттенок, убивавший остатки чувства Минны. Но эта женщина была удручающе одиноким существом, поэтому и предпринимала отчаянные попытки воссоединения с мужем, которого в душе считала нерадивым и недостойным ее, к тому же предателем. Описывая в автобиографии «Моя жизнь» злоключения своей первой семьи, Рихард Вагнер отмечал, что именно жена вынудила его отправиться за музыкальным счастьем в Париж, упрекая в несостоятельности «жалкого писаки и дирижера захудалых концертов». В то время, в начале своего творческого пути, ему, честолюбивому и все-таки сомневающемуся в своих возможностях, необходима была, как уже упоминалось, женщина, умеющая играть роль матери, которая сохранила бы и усилила его самооценку, сумела бы воодушевить и, главное, понять творческие порывы спутника жизни. Минна же злонамеренно пыталась опустить зарвавшегося мужа на землю и, как отважный пожарник, старательно тушила в нем огонь творчества, намереваясь сделать из мужа успешного буржуа.

Неудивительно, что при таком отсутствии духовной связи между ними Вагнер, во время очередного примирения, больше радовался встрече с их собакой и попугаем, нежели с женой. Совместная жизнь этих двух людей ясно продемонстрировала одно: их духовные миры были абсолютно разными и разобщенными, они находились на противоположных полюсах, а прислушиваться к голосу друг друга ни у кого из них не хватало ни желания, ни чуткости, ни такта. Интимной идиллии в таком союзе не могло быть априори, а обоюдная тяга к роскошной жизни не соответствовала способности Вагнера зарабатывать денежные знаки, как и способности Минны ободрять мужа и проявлять терпение. Единственное, что их связывало, – беспросветное, тяжелое, как свинцовый панцирь, одиночество каждого в отдельности, из которого сам Вагнер пытался выбраться с помощью клокочущих в нем гейзеров творческих идей и в котором невротичная Минна сгорала, как щепка, попавшая в доменную печь. Минна была настолько несчастна в жизни, что это отразилось даже на ее удивительно нервной собачке, в сердцах прозванной друзьями Вагнера «сумасшедшим Пепсом». Их семья была очевидной для всех ошибкой молодости и только усугубляла тяготы их сосуществования, никак не облегчая психологических проблем каждого. Оба они не сумели рассмотреть в попутчике перспектив, и особенно это непростительно Вагнеру, который, будучи по жизни сумрачным разрушителем, исковеркал жизнь Минны, приблизив ее раннюю смерть.

Козима же, которая была на двадцать четыре года моложе композитора, представляла собой совершенную противоположность Минне. Внебрачная дочь известного и влиятельного в обществе венгерского композитора Ференца Листа, она воспитывалась в атмосфере духовного превосходства и ярких, порой революционных идей. Несмотря на восприятие самим Вагнером обеих дочерей Листа как «подростков-девушек», производивших впечатление «чрезвычайно застенчивых» молодых особ (об этом он вспоминал, описывая первое знакомство с ними), Козима формировалась уверенной и сильной личностью. Оценка Вагнера неудивительна, ведь в это время уже достаточно зрелый композитор был захвачен коротким любовным романом с Матильдой Везендонк, вдохновительницей его оперы о Тристане и Изольде.

Дочь Листа росла в атмосфере одухотворенности и благодаря вниманию отца постоянно находилась в гуще творческих событий, как и сам Вагнер в юности, поэтому прониклась духом музыкального реформаторства. Круг ее общения с раннего детства — творческая элита, с осознанием собственного интеллектуального могущества взиравшая на будущее искусства. Это, конечно, отразилось как на ее самооценке, так и во взглядах на мир, более раскрепощенных, чем у большинства современниц. Ее матерью была писательница Мари д’Агу, которую Арсен Меликян в своем повествовании о Вагнере и Ницше без обиняков называет светской львицей. Эта оценка крайне важна, ибо объясняет поразительную женскую смелость Козимы, поверившую в любовь во внебрачных отношениях. Она в чем-то повторила судьбу своей матери и, как истинное дитя богемы, жила шокирующе бесстрашно, ничуть не опасаясь общественного мнения, осуждения окружающих или уличных сплетен. Кажется, по своим внутренним убеждениям относительно роли и возможностей женщины в обществе и в семье она бы гармонично вписалась в середину XX столетия. Знакомство с окружением отца, которого не почитали в музыкальной среде разве что ханжи да редкие дилетанты, наложило глубокий отпечаток на ее восприятие искусства и построение особой системы ценностей. Лист был истинным эстетом и оказывал влияние на формирование взглядов всей культурной элиты Европы, его же искренняя привязанность к детям способствовала тому, что им передалась часть его внутренней силы и, самое главное, духовное начало как главный жизненный ориентир. Это стало ключевым моментом в отношениях Козимы и Рихарда. В системе координат Козимы духовное и возвышенное являлось краеугольным камнем бытия и неотъемлемой частью тонкого ощущения души Природы, редкой и пленяющей способности чувствовать красоту мира. Тем более удивительно, что ее женская одухотворенность никак не соотносилась с общественной моралью — факт, свидетельствующий о недюжинной и явно несвойственной женщинам того времени душевной силе. Это все чудесным образом совпало со взглядами всегда мятежного Вагнера, который свое восхождение к вершинам духа и музыки во многом построил на публичном низвержении других авторитетов, насмешке над общественными нормами. А уж о простейшей житейской морали он судил исключительно с позиции своей духовной силы: он презирал все, что был в силах презреть (кстати, возможно, именно невообразимая и отталкивающая асоциальность композитора вдохновила Ницше, которого Вагнер также недальновидно отверг, на создание его афоризмов о морали).

С одной стороны, Козима вышла из среды, в которой блеск интеллекта был необходимой частью личности, с другой стороны — это парение над суетливым обывательским морем создавало чувство если не пренебрежения по отношению к окружающим, то во всяком случае устойчивое желание игнорировать общественное мнение. Сама среда ее обитания требовала духовной самодостаточности, способности противопоставлять собственную мораль требованиям общества, порождала ощущение постоянного соприкосновения с великим. Иллюзия совершенной свободы, помноженная на глубокие разносторонние знания, приобретенные и с помощью окружающих, и самостоятельно, стала источником эгоцентризма определенного типа, когда человек сам становится выразителем более сильной воли, чем воля массы-общества. Таким образом, это было не столько презрение к людям вообще, сколько презрение к авторитетам — важное качество для всякого, кто намеревается блистать и влиять на окружающий мир.

Так как каждый из наших героев повести о любви к моменту эпохальной встречи прошел свой собственный путь построения семейной ячейки, этому моменту стоит уделить особое внимание, поскольку мотивы семейной несостоятельности каждого не только срывают покрывало тайны с некоторых сторон их личностей, но и во многом объясняют, как им удалось начать новый отсчет в любви и все-таки создать удачную модель отношений, воспользовавшись судьбоносным шансом.

Психология bookap

В отличие от Рихарда и Мины, вторая пара — Козима и Ганс фон Бюлов — представляет совсем иную формулу отношений. С одной стороны — Козима, женщина с сильной волей, огненной страстью и желанием жить, а с другой — натура ее мужа, творческая и на редкость благородная, но слишком романтичная и невообразимо слабая и безвольная. Даже дети оказались тут слишком слабой цепью, чтобы удержать рвущуюся на свободу духовную страсть Козимы, увидевшей в Рихарде Вагнере именно того, кого она неосознанно искала.

И если для Ганса фон Бюлова, как и для Мины, мнение окружающего мира значило очень много и заставляло действовать в максимальном приближении к этим одобряемым ими правилам, то для Рихарда Вагнера и Козимы общественное мнение не значило ничего, когда на карту было поставлено их личное счастье, а парус поймал ветер удачи. Первые были слишком слабы, чтобы обрести свободу и самостоятельность в действиях; вторые были слишком сильны, чтобы оглядываться на остальной мир. Минна ужасалась самой мысли о разводе (хотя Вагнер предлагал), ибо что скажут люди?! Козима, очарованная любовью, осознанно и спокойно преступила через узы связывающего ее брака, ее отношение к внешнему миру выражалось в холодной отстраненности и духовной сосредоточенности. Как и в случае с Вагнером, ничто внешнее не было способно повлиять на нее.