ЗОЩЕНКО: КЛОУН, ФИЛОСОФ, ЗАКРЫТОЕ СЕРДЦЕ
Цена победы
Вернее, снились. Потому что к 1935 году все как рукой сняло.
Методика излечения описана двояко. Во-первых, научными терминами, как бы сквозь зубы: что-то такое силой ума удалось разорвать неверные условные связи условных нервных раздражителей. Во-вторых, слогом высоким, даже чересчур:
"Свет моего разума осветил ужасные трущобы, где таились страхи, где находили себе пристанище, варварские силы, столь омрачавшие мою жизнь.
Эти силы не отступали, когда я вплотную подошел к ним. Они приняли бой. Но этот бой был уже неравный.
Я раньше терпел поражения в темноте, не зная, с кем я борюсь, не понимая, как я должен бороться. Но теперь, когда солнце осветило место поединка, я увидел жалкую и варварскую морду моего врага. Я увидел наивные его уловки. Я услышал воинственные его крики, которые меня так устрашали раньше. Но теперь, когда я научился языку врагов, эти крики перестали меня страшить.
И тогда шаг за шагом я стал теснить моего противника. И он, отступая, находил в себе силы бороться, делал судорожные попытки остаться, жить, действовать.
Однако мое сознание, контролировало его действия. Уже с легкостью я парировал его удары. Уже с улыбкой встречал его сопротивление.
И тогда объятья страха стали ослабевать. И наконец прекратились. Враг бежал.
Но чего стоила мне эта борьба!"
Это написано вы помните в сорок третьем. Зощенко уморил себя голодом в пятьдесят восьмом. Страх свел его с ума не торопясь, было время поразмыслить, чем заплачено за передышку, за несколько лет покоя. Ведь это был не самообман: какой-то камень или демон отвалился тогда от сердца.
Я и сам неохотно скажу то, что сейчас скажу.
Но это факт: как раз в 1935 году литературный дар его оставил.
Впрочем, не раньше 3 июня, когда окончена "Голубая книга" там избранные давнишние сюжеты погружены в ироническую историю морали: эти предисловия и послесловия лучше всех новелл. Как это странно, что Зощенко посчитал нужным проститься с читателем, неужели предчувствовал?
"А эту Голубую книгу мы заканчиваем у себя на квартире, в Ленинграде, 3 июня 1935 года.
Сидим за письменным столом и пишем эти строчки. Окно открыто. Солнце. Внизу бульвар. Играет духовой оркестр. Напротив серый дом. И там, видим, на балкон выходит женщина в лиловом платье. И она смеется, глядя на наше варварское занятие, в сущности не свойственное мужчине и человеку.
И мы смущены. И бросаем это дело.
Привет, друзья. Литературный спектакль окончен. Начинается моя личная жизнь во всей своей красе.
Интересно, что получится".
Цензура, само собой, слог поскребла. Печатный финал другой, без литературного спектакля и личной жизни. Привет, друзья, и все.
А после этого числа сочинились еще только две вещицы по-настоящему смешные причем из каких материй! "История болезни" (1938) и "Последняя неприятность" (1939).
И совсем в другом тоне, но тоже сильная вот эта самая "Перед восходом солнца", где стиль неузнаваемый: предложения из грамматики, слова из словаря. Существительные обстоятельств, глаголы движения. Вещество этой прозы вроде сухого льда (в такую, знаете ли, твердую снегообразную массу обращается углекислый газ при -78,515 по Цельсию). Но эти бедные бесцветные фразы обладают весом и соблюдают ритм. Тающими, исчезающими словами выведен в одном из мнимых пространств мрачный, твердый узор.
Ровный ряд простых правильных предложений ни отблеска улыбки. Техника мозаики. Оптика перевернутого бинокля. Мемуары моралиста, рука мастера.
Он не разлюбил игру, но забыл смысл выигрыша наилучшими ходами устремляется к ничьей.
Сталин опрокинул доску, так сказать, вовремя: до самой смерти Зощенко и долго потом подозревал кое-кто из публики, что "Перед восходом солнца" шедевр.
А позиция была ничейная.
Зато все остальное проиграно. Библиография Зощенко читается, как скорбный лист: падает пульс дыхание угнетено кома клиническая смерть...
Уже "Возвращенная молодость" (1933) между нами говоря, жизнерадостна чересчур. Наивность на грани фальши.
Что же касается "Истории моей жизни" (1934) от лица з\к, воодушевленного строительством Беломорканала, тут Зощенко стер, так сказать, эту грань. И зашел очень далеко. И упал низко.
"Возмездие" (1936) просто плохое произведение. По-настоящему плохое. В том же году изготовлен и "Черный принц", но этот очерк хоть не притворяется повестью.
"Керенский" (1937) чуть ли не еще хуже "Возмездия". Тогда же сочинен "Талисман" как бы шестая повесть пушкинского Белкина, убогий такой пастиш, старательным таким тупым пером.
"Тарас Шевченко" (1939), "Рассказы о Ленине" (1940)... Проза уже потусторонняя.
Несколько скучных комедий, а также невозможные "Рассказы партизан" (1944 1947)... Еще горстка новелл после "Голубой книги": почти все через силу... Здесь же пресловутые "Приключения обезьяны", хотя одна шутка там все-таки живет:
"Ну обезьяна. Не человек. Не понимает, что к чему. Не видит смысла оставаться в этом городе".
И все. После этой злосчастной обезьяны, и анафемы, провозглашенной Ждановым, и неслыханного постановления ЦК ВКП(б) Зощенко ничего и не сочинял, кроме писем к товарищу Сталину.
Вот и получается, что художником он был, пока не выздоровел, лет пятнадцать. Пока не истратил весь талант на борьбу с талантом.