Пятое занятие

Шёл старик Петя по тропинке лесной, ярко солнцем освещён ной, да всё по сторонам посматривал — ждал, когда место для привала подходящее отыщется. Неподалёку сосну огромную увидел, а под ней — мужика вида странного. Стоял тот мужик ухом к стволу прижимаясь, будто прислушивался к чему-то.

Петю приметив, не удивился нисколько, а, напротив, к себе поманил, палец к губам приложив — тихо, дескать. Осторожно, чуть не на цыпочках, старик к нему приблизился. Вблизи мужик выгляди ещё страньше, причём настолько, что Петя засомневался даже — а человек ли это вообще?

Была у него здоровенная круглая голова, сплошь заросшая чем-то рыжим да неряшливым, на свалявшуюся шерсть похожим. Огромные глаза без ресниц и бровей были навыкат, почти как у лягушки. Лягушачий же рот словно перечёркивали огромные клыки, не умещавшиеся во рту. Дикая, необузданная сила ощущалась во всём его теле, одетом в звериные шкуры.

— … Слышишь? — не отрывая уха от дерева, спросил незнакомец Петю.

Тот осторожно ухом к дереву с другой стороны прижался, прислушался…

— Нет, ничего не слышу… — наконец сказал старик.

— Вот!.. — торжествующе поднял незнакомец палец вверх. — И я ничего не слышу. Представляешь? И так целый день.

Петя ошарашенно посмотрел на него, не зная, что сказать. Пока он с мыслями собирался, откуда-то из зарослей смех надтреснутый раздался да голос скрипучий послышался.

— Любознательный он у меня, Петенька, любопытный — просто сил моих нет. Философический склад ума имеет, — сказал странно знакомый голос из кустов и опять захихикал. — Склад ума у него и впрямь есть, вот только завскладом затерялся где-то…

— Ну что тут поделаешь, такой уж он у меня выискался, женишок-то мой, — и на поляну из зарослей густых вышла древняя бабка. Опираясь на огромную клюку и поблескивая маленькими, горящими, как уголья, глазками, она стала напротив Пети.

— Яга! — обрадовался старик своей знакомице по странствиям былым. — Вот уж не знал, не гадал, что снова свидеться придётся.

— Знал, Петенька, конечно, же знал, — говорила Яга голосом ласковым, но с интонациями жёсткими, металлическими, — а иначе как бы здесь очутился? Просто не туда ты заглядывал — не в уме знание-то искать надо было, а в сердце. Ум, он ведь всегда в дураках у сердца… Так каким же ветром тебя в края наши занесло?

— Да вот — иду Дурака искать, — отвечал старик.

Засмеялась вдруг бабка лесная в ответ на слова его, да так, будто ничего смешнее ей слышать ещё не приходилось.

— Ой, Петя, Петя, — сказала она, насмеявшись всласть. — Дурака, значит, ищешь? Ну, ищи, ищи…глядишь — и впрямь найдёшь чего-нибудь. Только не особенно потом удивляйся находкам своим…

— Хотя, было дело — когда-то ты мне, действительно, находил уже кое-что, — продолжила Яга неожиданно другим голосом. — Запамятовал, небось? Колечко женишка моего, что невзначай обронила, — помнишь? А вот он и сам отыскался — полюбуйся, красавец какой… Заморских кровей, из рода Гоблинов.

Заморский Гоблин носом шмыгнул, да на Ягу искоса глянул.

— Где ж ты, невестушка, пропадала целых триста лет? — спросил он с обидой. Потом вздохнул и Пете пожаловался:

— Печально не то, что сам уже дедушка, а то, что жить придётся с бабушкой.

— Ах ты, боров иносранный!.. — немедленно взъярилась бабка. — И этому мужчине я отдала три лучших дня своей жизни!.. И одну ночь… — добавила она, засмущавшись.

— Эх, — вздохнула, — любовь зла. А козлы всякие заморские этим пользуются.

— Ну вот, — огорчённо сказал Гоблин, — опять истерики. А я ведь все эти триста лет помнил каждую морщинку твою, каждую родинку. Особенно ту, что на плече.

Яга в ответ буркнула что-то обиженным голосом. — Как, разве не на плече? А где? Уже на бедре? Надо же, как тебя жизнь скрутила…

Беседуя так, к избушке Яги добрели.

* * *

Петя сидел за столом, кость обгладывая, да с интересом слушал жениха заморского. А тот, клыками своими пощелкивая да глазками выпуклыми поблескивая, на судьбу одинокую жалился.

— Уж который год жизнь холостяцкую в порядок привести не могу. Давеча, вот, послал свой портрет в Сказочный Клуб Одиноких Сердец, думал толк из этого какой выйдет.

— Ну и как? — заинтересовался старик. — Вышел?

— Куда там — обратно прислали. Написали, что не настолько они одиноки.

— А тут и Яга с колечком этим древним заявилась, — продолжал Гоблин озабоченно. — Какая ни есть, а всё ж таки — невеста. Вот и думаю теперь денно и нощно — жениться или повременить ещё маленько? Может, ты что посоветуешь?

— Если боишься одиночества — не женись, — усмехнулся старик, вспомнив себя со старухой в сказке старой. Но сразу же и поправился: — Хотя нет, одиночество — оно только от себя самого появляется, когда в другом потеряться боишься.

Он ещё немного подумал, все мысли в одной извилине собирая, и наконец сказал уверенно:

— Невозможно быть счастливым в браке, если не развестись вначале с самим собой.

Но жениха заморского мало интересовали чьи-то открытия внутренние, гораздо больше — переживания собственные. Наклонившись к уху нестарого старика, он вовсю делился с ним своими сомнениями.

— Изюминка, конешно, есть в каждой женщине, — говорил он свистящим шепотом, — только ведь одной изюминкой сыт не будешь.

За печкой что-то громыхнуло, по железу лязгнуло, и оттуда вышла Яга с огромным дымящимся казаном в ухвате.

— А вот и картошечка поспела, — сказала она, косынку поправляя и томно глядя на Гоблина.

— Настоящая женщина, — продолжила Яга игривым голосом, — в своей жизни должна сделать три вещи — разрушить дом, спилить дерево и родить дочь. Мне осталось только один пункт программы этой выполнить…

Гоблин нервно заерзал на скамье и как-то странно покосился на неё.

— Да-а, — протянул он подозрительно неопределённо, — никогда не рано поздно жениться…

Пока Яга в сказанном разобраться пыталась, Петя решил вмешаться да обстановку разрядить.

— Мужчины, — сказал он Гоблину, — всегда правы.

— Зато женщины, — добавил он, к Яге обращаясь, — никогда не ошибаются.

И сразу же спросил у женишка заморского: — И за что это Яга тебя так полюбила сильно? Расправил тот плечи, клыками заулыбался.

— Ну, как это за что?.. Она считает меня самым умным, красивым, талантливым…

Слушала его Яга да головой кивала, соглашаясь со всем.

— Ну, а ты её за что? — продолжал Петя вопрошать дальше.

— Как за что? За то, что она считает меня самым умным, красивым, талантливым…

Яга перестала кивать и с оскорблённым видом уставилась на Гоблина. Затем неожиданно подскочила к нему и изо всех сил заехала по голове огромным половником, непонятно откуда в её руках взявшимся.

Гоблин заморский от обиды весь пятнами пошёл, из-за стола выскочил.

— Эх, — сказал он, — правду говорят — с женщиной можно сражаться только при помощи шапки — хватай её и беги!

Шапки у него не было, поэтому за дверь он выскочил в чём был — босиком, так как обуви не носил тоже.

Впервые за весь день в голове Петиной смешок раздался, а затем и вовсе смех послышался. Смеялся колпак, внимательно за всем происходящим наблюдавший.

— Единственный грех, — шепнул он Пете, — который мы никогда не прощаем другому, — это расхождение во мнениях.

А старик и сам как раз об этом думал.

— Ну и хорошо, ну и ладно, — говорил он примиряющее Бабе Яге, — если бы все думали одинаково, то никто бы особенно и не думал. Зачем бы мы тогда другу дружке нужны были?

И добавил, слова колпачьи припомнив:

— Каждый заблуждается в меру своих возможностей. Нельзя от него требовать невозможного — чтобы он заблуждался в меру твоих.

Баба Яга на него посмотрела как-то странно — то ли удивлённо, то ли восхищенно даже. Стало старику нестарому неловко за свои поучения. Он прошёлся по избе и взял первое, что в руки попалось, — череп какой-то непонятный, на полке одиноко стоявший.

— Это чей череп-то? — спросил он с нарочитой небрежностью. Но Яга вдруг руками на него замахала, заволновалась вся отчего-то.

— Глупый ты, — сказала, — положь немедленно на место! И не череп это вовсе, а скелет Колобка. Всё, что от него осталось, несчастного…

Петя припомнил сказку о Колобке, из которого хот-дог сделали, и в который уж раз пожалел бедолагу. Поставил он череп на полку аккуратно.

Вдруг ни с того ни с сего — о Лешем вспомнил.

— А куманька-то ты своего куда подевала, Яга? — спросил.

— В отъезде он, — ответила Баба Яга, — в командировке… — да вдруг прислушиваться к чему-то начала.

— Хотя, впрочем, — добавила она чуть погодя, — только помяни силу лесную, как она тут же тебе и явится.

И впрямь — загрохотал кто-то по ступеням, в двери шумно ломиться начал.

— Яга-а!.. — раздался из-за двери истошный вопль. — А-а-а!.. Что

это у меня такое?

— Батюшки! — всполошилась бабка и кинулась дверь открывать. —

Да, что же там у тебя такое?..

Поволокла она Лешего за печку — первую помощь ему непонятно от чего оказывать. Какое-то время оттуда доносились всхлипывания да стоны, потом всё стихло. А скоро из-за печи и сам Леший показался — страшно заросший да как всегда неуклюжий.

Небрежно буркнув Пете приветствие, будто только вчера с ним расстался, он вскарабкался на лавку.

— Что-то у меня ещё в горле першит, — пожаловался он, подвигая к себе Петин стакан с чаем.

Яга мельком заглянула в его рот.

— А, пустяки, — сказала, — перхоть это. Вот она и першит. Меньше рот разевать надо было. Ну, это не беда, заварю я тебе сейчас зелье, так и перхоть твоя вся исчезнет, и волосы начнут расти прямо на глазах.

— Где почнут расти? ~ поперхнулся чаем Леший. — Это ещё мне зачем?

— Где надо, там и будут расти, — отмахнулась от него бабка, снадобья свои перебирая.

— А ещё вот бессонница меня совсем замучила, — продолжал хныкать Леший. — Не могу уснуть и всё тут, думаю о сотне дел сразу.

— Ничего, — успокаивала его бабка, — вот тебе касторочка, выпьешь — и всё в порядок придёт. Будешь теперь думать только об одном деле…

Дверь от сильного толчка распахнулась настежь, и на пороге во всей своей красе предстал Гоблин заморский, с огромной бутылью в руках и пьяной улыбкой на лице.

— Если ты мне этого не простишь, — прямо с порога заявил он Яге, — то я тебе этого не прощу никогда.

Он бухнул бутыль на стол и радостно сообщил Пете:

— Иду я себе по лесу и вдруг вижу — кто-то пить бросил, представляешь? Вообще-то здешние мужики молодцы, приспособились самогонку из навоза гнать. Одно плохо — коровы за ними не поспевают.

— А кушать-то ты што, касатик, будешь? — засуетилась вокруг него Яга.

— А вот её, родимую, и буду кушать, — ласково погладил пузатую бутылку заморский жених.

Баба Яга захлопотала, по избе забегала, всем угодить стараясь. Лешему салатика из чертополоха наложила, старику чайку нового заварила, жениху своему ненаглядному — супчика горохового налила. А потом за печку унеслась — кровать Пете стелить, почивать чтобы было ему где.

Сидели долго ещё, новости сказочные обсуждая, да время от времени жениха с Ягой мирить принимаясь — ну никак у них лад семейный складываться не хотел.

Вот уже и Леший спать отправился, да и у Пети рот от зевоты набок перекосило, а Гоблин заморский всё бутыль свою обхаживал. Потом придвинул к себе тарелку с супом гороховым и долго смотрел в неё задумчивым взглядом. Ягу подозвал.

— Я подарю тебе сегодня незабываемую ночь, — сказал ей многообещающе. — Вот только супчик этот доем. И всем им тоже… подарю…

Уставший старик побрел за печку — спать укладываться. Но на кровати ему постеленной уже вовсю храпел Леший. Рассердился полусонный старик. Взял он гостя непрошеного да осторожно на пол переложил, на шкуры там расстеленные. Сам на кровать улегся да уснул крепко.

* * *

Проснулся старик ночью от истошного крика.

— Яга, Яга!.. — обезумевшим от ужаса голосом вопил Леший. — Помоги! Заколдовали!.. Не могу с кровати слезть!..

Насилу успокоили бедолагу. Но засыпая, Петя всё ещё слышал его стенания — делился Леший с Ягой своими впечатлениями о действии касторки во время сна крепкого, да отчего-то ещё в лохани шумно плескался.

* * *

Окончательно Петю разбудила трескотня сорок за окном и суета непонятная рядом. С печи доносились страдальческие стоны сильно перебравшего вчера Гоблина да причитания Яги, суетящейся рядом.

— …Ну, хочешь огурчиков солёненьких дам? — участливо говорила она.

— Нет, не хочу… — жалобным голосом отвечал жених.

— Ну, может, тогда рассольнику выпьешь?

— Ой, нет, нет — ничего не хочу…

— А может поцеловать тебя?' — решилась Яга на крайнее средство. Воцарилась длинная пауза.

— А что, — сказал ожившим голосом Гоблин, — давай — целуй. Глядишь, стошнит хотя бы.

Звук звонкой пощечины разогнал у старика остатки сна. А дальше всё пошло-поехало так же, как накануне, — Яга разными способами прикладными разъясняла Гоблину, как её любить правильно надо; жених её заморский своими обидами показывал, как его любить не надо; а Леший, не у дел этих любовных оставшийся, нытьем да жалобами пытался стянуть на себя хоть толику внимания и показать всем, какие же они на самом деле бессердечные, по отношению к нему — Лешему.

Колпак, от молчания долгого пробудившийся, хохотал безостановочно, на дела эти глядючи.

— Учись, Петя, когда ещё такой случай выдастся, — не забывал он при этом старика наставлять. — Постарайся увидеть, что человек, ограниченный своим умом, редко себя ограничивает в навязывании этой ограниченности другим. Вот только происходит это у каждого по-разному — у кого-то через прямые указания, у кого-то через обиды, а кому-то для этого слезу пустить надобно, но в конечном счёте всё к одному сводится — к желанию кем-то управлять да свою правду навязывать.

— Если ты доволен собой, Петя, — смеялся колпак, — познай себя. И только, если ты доволен другими, — ты себя познал.

— А если ты всё ещё мучаешься от того, что тебя не понимают, — уже откровенно хохотал голос внутри старика, — поверь, если бы тебя всё же поняли, ты бы мучался ещё больше.

* * *

Сидел потом Петя на пенечке, к ступе бабкиной прислоняясь, да в ощущениях своих разобраться пытался. Разбередила что-то Яга с компанией своей в душе его.

— Ведь выяснил я уже, — думал старик, пытаясь собрать события сказок последних в кучу единую, — выяснил, что хотим мы во всех своих делах душу ближнего перевоспитать. Хотим Хозяина в нём лучше сделать, причём непременно — по мерке ума своего. А всего-то и нужно — разбудить… Да самому пробудиться, когда подобное сделать захочется.

— А как же это сделать, как от сна очнуться, — думал он дальше, — когда в гневе ты, скажем, или в обиде? Смехом? А если не получается смех, если очень уж болит, тогда как?

Только не успел Петя мысль эту до конца додумать — что-то неожиданно и очень больно ударило старика по голове, да так сильно, что слетел он кубарем с пенька и носом в землю сырую зарылся. Рассердился старик не на шутку за выходки такие глупые. Вскочил он на ноги, кулаки сжимая… да только никого рядом с собой не увидел. Одна лишь шишка громадная под ногами его валялась. Глянул Петя вверх, да ещё много таких же над собой увидел, на ветках сосны древней.

— Стоял старик под сосной той — дурак дураком просто. Не знал, куда гнев свой девать, на кого обиду направить. Наконец не выдержал — расхохотался, да так, что даже слёзы на глаза навернулись.

— Можно ли на шишку обидеться? — спросил он себя, насмеявшись вволю. — Да ни в жизнь! Потому как по стихийным законом она живёт и плевать ей на всё недовольство наше умственное. Не нравится по затылку получать — просто отойди в сторону.

— А отчего же тогда в делах человеческих так не получается? — продолжал вопрошать себя старик. — Может оттого, что хоть все вокруг и шибко умные, но вот шишке лесной свой ум навязывать никто не станет, зато другому кому — завсегда, пожалуйста.

— Так вот где смех застревает, когда обида нас душит или болит очень! — догадался вдруг Петя. — Цепляется он за знания правильные да за умствования ненужные, вот ему наружу вырваться и не удаётся.

— Что же делать, когда такое случается? Как отцепить смех от ума колючек? — озадачился старик. — Может, просто пнуть его изнутри как следует, чтобы он наружу выскочил?

— Точно, точно, — вспоминал старик поучения колпачные, — если хочешь от страдания избавиться — не испугайся страдать его ещё сильнее. Не побоишься если — оно и лопнет, смехом рассыпавшись. А особенно если поможешь ему в этом пинком хорошим.

Скрипнула дверь, и на крыльцо Яга вышла. Выглядела она как-то особенно умиротворённо и миролюбиво. Старика к себе пальцем поманила.

— Подойди-ка, Петя, — сказала ему с улыбкой. — Да смелей — я сегодня не кусаюсь, только целуюсь.

Подошёл к ней старик, стал напротив, в черноту глаз её бездонных заглянул… Долго и пытливо рассматривала его Яга, наконец хмыкнула удивлённо.

— Растёшь, старик, — сказала. — Ещё немного — и вовсе сказку свою перерастёшь. Где тогда обитать будешь?

Колпак дурацкий с него сняла, рассматривала его долго и внимательно, потом снова на голову стариковскую напялила. Помолчала немного, будто решая внутри себя чего-то.

— Петя, — сказала она наконец, — ты в чудеса веришь?

— Ну, как сказать… — замялся нестарый старик.

— А они в тебя верят. Не подведи их, Петя.

Протянула Яга перед собой руку, и увидел старик у неё на ладони клубок пряжи необычной.

— Вот тебе, Петя, клубочек волшебный, — сказала Яга торжественно, — давно я его никому не давала. За ним следом пойдёшь. Только не жди, что он тебе дорогу укажет, как раз наоборот — бездорожье. Приведёт он тебя туда, где все дороги заканчиваются. Или начинаются… Но как раз это только от тебя одного зависеть и будет.

— …В путь добрый! — рукой ему потом махнула да за дверями, жалобно скрипнувшими, скрылась.

Внутренний пинок подсознанию

Для успешного освоения пространства Сказки совершенно необходимо окончательное и беспристрастное исследование всех тупиков и закоулков пространства Мифа, столь стремительно покидаемого нами, с их последующим превращением в сказочные компоненты.

Поэтому давайте ещё разочек заглянем в тот мир, который совсем недавно был нам таким родным и близким.

Пространство Мифа настолько переполнено всевозможными правилами, предписаниями и установками, что они давно вошли в противоречие друг с другом и во многом стали взаимоисключающими.

Ментал буквально захлёбывается в тщетных попытках совместить совершенно несовместимое — пытаясь угодить одновременно и социуму, и «родной программе выживания», он всё больше теряет цельность, превращаясь в явно шизоидную структуру с катастрофически «расщепленным сознанием». Вот тут бы ему и посмеяться над собой, так нет — преисполненный чувства собственной важности и значимости, он предпочитает использовать другой «разгружающий» механизм сознания — подавление и вытеснение.

По сути, он попросту ослепляет и оглупляет себя: притворяясь, что не видит никаких противоречий, он в то же время бесцеремонно заталкивает в подсознание всё своё раздражение и несогласие по поводу них.

Наше подсознание давно превратилось в настоящее кладбище таких неугодных менталу ощущений и не прожитых до конца состояний. Впрочем, правильнее будет сказать — в «концлагерь», ибо все они ещё «живы» и «есть просят». То есть — механизм подавления «съедает» у человека чудовищное количество жизненной энергии. Мы, совершенно не осознавая этого, находимся в состоянии непрерывного напряжения и сопротивления, удерживая этот вытесненный и представляющий угрозу спокойствию ментала материал в застенках подсознания.

Такая перегрузка и без того энергетически ослабленного человечества приводит ко всё больше проявляющейся его ненормальности — уже откровенной шизоидности и явной параноидальности, подтверждение чему мы можем наблюдать вокруг себя повсеместно.

Это тем более обидно, что есть ведь у человеческого сознания и иной путь, мы о нём только что упоминали, а в рамках нашей школы лишь о нём одном и говорим. То, что является для ментала совершенно невыносимым, а именно — существование в его пространстве противоречий и парадоксов, постоянно возникающая необходимость совмещать несовместимое становится прекрасной возможностью для возникновения смеха.

Но ведь смех — это неизбежная смерть для диктатуры ментала. А он на это никогда не пойдёт. Как любой диктатор, он скорее согласится умереть сам, чем отдать свою власть добровольно. Вот он и умирает постепенно… Причём это давно уже констатируют все — и психологи, и социологи, и даже блюстители порядка чуть ли не хором говорят одно: «Человечество постепенно, но всё быстрее и явственнее сходит сума».

Здесь не лишним будет сделать одно замечание: дело в том, что у нашего эгоистичного ума есть одна невыносимо «пошлая» особенность — когда начинают ругать некое «абстрактное» для него человечество, он мгновенно теряет всю свою сообразительность и никогда ничего негативного на свой счёт не относит. Притворяясь полным идиотом, он лишь «тычет вокруг себя пальцем», очень искренне сокрушаясь при этом, дескать, ну что ж это вы, ребята, так подкачали, а?

Поэтому мы предлагаем резко сузить масштаб нашего разговора и поговорить уже конкретно о себе — таких родных и близких. Ведь, согласитесь, очень верно было подмечено Достоевским: «Свету ли провалиться или вот мне чаю не попить? Я скажу, что свету провалиться, а что б мне чай всегда пить».

Так что давайте «почаевничаем» немного и обсудим то, что нас всегда интересовало больше всего на свете — себя, родимых. Ведь не случайно великий Сартр писал, что «в конце концов, все люди рождаются лишь для того, чтобы удовлетворить свою громадную потребность в самих себе».

Не верите? А вы всего лишь попробуйте честно взглянуть на себя сквозь иллюзорную ложь своего «эго». Кто-то из наших предков достаточно пафосно заявил, что «величайшая на свете роскошь — это роскошь человеческого общения». Красиво звучит… Но о чём, собственно, это было сказано? Оказывается, всего лишь о нашей неизбывно «пьяной» потребности в любом общении выяснять только один вопрос: «Ты меня уважаешь?» Ведь абсолютно всё, о чём мы говорим и что делаем, сориентировано исключительно на получение подтверждения собственной значимости.

Именно это и станет отправной точкой сегодняшнего разговора.

Ранее мы уже говорили, что в сознании человечества живёт коварный и пагубный стереотип «правильности», причём потребность в нём определена самой социумной природой человека. Дело в том, что стремление всегда «быть правым», необходимость непрерывного самоутверждения— это проявление той функции ума, которую в данном случае есть смысл назвать «контрольной», «проверочной». Именно так программа выживания проверяет качество своего основного инструмента — ментала. Хорошее его состояние — это гарантия её безопасности.

Отстояв перед кем-то свою правоту, мы убеждаемся, что наш инструмент — лучший среди прочих и, значит, на этой игровой площадке нам уже ничего не угрожает.

Для программы выживания доказательство силы ментала равносильно подтверждению её права на существование. Выживает всегда сильнейший, эту древнюю формулу подсознание переносит и на цивилизованного человека — выживает тот, у кого инструмент самый лучший. Причём в самом широком смысле. Хоть в данном случае речь идёт о ментале. Такова логика подсознания.

Увы, конечно, нам, но именно потребность в постоянном навязывании другим своего мнения, своей правды, своего представления о «правильности» и является движущей силой абсолютно всех наших социумных отношений и почти всех — личностных. И именно сюда тянутся корни всей человеческой несчастливости и почти повсеместного трагизма личных отношений.

Существование всегда ложного своей ограниченностью «критерия правильности» приводит к появлению у человека, пожалуй, самой разрушительной и откровенно маниакальной программы — так называемой «должномании».

Должномания, то есть установка на «я должен», «он должен», «все должны», — это один из основных принципов работы нашего ума. А как же иначе? Ведь ментал просто перегружен знаниями и правилами, которые ему теперь жизненно необходимо реализовать (а иначе зачем же они ему?).

И, в соответствии с ними, он начинает непрерывно судить, определять и оценивать поведение и действия других людей. Он просто не в состоянии (это против самой его природы!) принять что-либо без оценки, без строго логических доказательств, вот просто так — взять и согласиться!

Причём самое смешное и обидное, что наши эмоции, то есть именно то, с чем мы обычно соотносим своё ощущение «счастливости» и считаем независимым от ума, на самом деле накоротко с ним связаны и полностью им обусловлены.

«Почему?/.» — кричим мы от отчаяния и боли, потрясая саму Вселенную силой своего трагизма. Но как только нам всё же объясняют, почему именно, мы, самым таинственным образом, моментально успокаиваемся. От одного лишь объяснения. Оказывается, болезненность в нас провоцировал именно ментал, в отместку за неуважение к его «правде». Этот механизм известен достаточно хорошо, и психотерапевты зарабатывают на этом кучу денег. Но ведь боль действительно была реальной и невыносимой! Просто фантастика! Не зря Эпиктетом было некогда сказано: «Людей мучают не вещи, а лишь представления о них».

Наиболее остро должномания проявляется в личных отношениях. То есть — в тех случаях, когда мы свои представления о «правильности» проецируем на близкого человека и немедленно начинаем испытывать мучения уже оттого, что он почему-то совершенно не хочет им соответствовать.

Мы удивляемся тогда: «Как может этот человек жить именно так, ведь он чудовищно не прав в том, как он живёт», — мы ужасаемся и смотрим на него как на жертву, не понимая, что жертвой в данном случае являемся как раз мы, что «правильность», которую он якобы нарушает, определена именно нашей программой выживания и к нему никакого отношения не имеет.

Вы никогда не задумывались, почему нам так нравятся животные? Оказывается, всего лишь потому, что наше понятие «правильности» на них не распространяется. Они не люди и поэтому не могут нас оскорбить своим «неправильным» поведением. Кошки и собаки не обязаны (!) вести себя так, как принято, и делать то, что от них ждут. Особенно это относится к диким зверям. Мы разрешаем им быть естественными, мы просто вынуждены это делать, и вряд ли кому-то придёт в голову указывать слону, как именно ему следует налаживать отношения с партнёршей в брачный период, а уж тем более обижаться на него из-за того, что хобот он при этом держит как-то не так…

Только поэтому наши братья меньшие нас так умиляют и приводят в восторг. Мы не стремимся ими обладать и управлять, мы просто наблюдаем за ними, радуясь их присутствию, самому факту их существования. Вот бы и нам так друг с другом, а? Без претензий на обладание, без огорчений по поводу чьего-то несоответствия чьему-то представлению. Возможно, что не так уж и далёк от истины был неизвестный шутник, сказавший: «Разве женщина становится хуже оттого, что её погладил не ты?» Ведь кошка от этого хуже не становится и мы не будем её из-за этого меньше любить? Или что, мы всё же хуже кошек?

Кстати, обратите внимание — в тех редких случаях, когда животных всё же не любят (увы, но случается и такое), то это происходит исключительно с теми людьми, которые их «очеловечивают», то есть приписывают им человеческие качества. В этом случае они сразу же начинают требовать от них соответствия своему знанию, не позволяя быть естественными. Но хомячкам, кошкам и канарейкам глубоко наплевать на чужие представления, и именно по этой причине они становятся заклятыми врагами таких людей.

Есть два варианта взаимоотношений с животными: это паритетное с ними сосуществование (то есть с полным уважением к их свободе и без попыток эксплуатации) и управление ими через предварительное обучение, а попросту — дрессура.

А теперь угадайте, какому варианту отношений отдаёт предпочтение человек, общаясь со своим «кровным братом» — человеком? Правильно — исключительно дрессуре, гордо называя это «обучением», «воспитанием» и «образованием», но по сути всего лишь постоянно занимаясь выработкой в ближнем своём условного рефлекса на те или иные ментальные категории.

Именно такую совокупность «воспитательно-образовательных» рефлексов принято называть «культурой». То есть «культурный человек», а точнее — окультуренный, — это человек, прошедший школу качественной дрессуры. У него теперь на любую ситуацию есть выработанный и потому ментально-адекватный ей рефлекс, он теперь «знает» — когда полагается подавать даме руку, как долго надо ухаживать за ней перед тем, как уложить её в постель, и какие слова в этот момент положено нашептывать ей на ушко.

Любая культура выросла из культа — задумайтесь над этим. Вначале мы выдумываем себе идола в виде некого понятия, знания или заповеди, затем превращаем его в обычай и традицию, а по сути — возводим в ранг культа и пунктуально ему поклоняемся. И наконец, «завершающий штрих» — подводим под всё это «научно-религиозную» базу и гордо называем культурой.

Но в основе такой культуры лежит всё то же первобытное и трусливое поклонение идолу — выдуманному образованию, сотканному из давно умерших понятий, надежд и страхов; поклонение, совершаемое в тайном, но — увы! — всегда тщетном уповании на его помощь и защиту. А жертвой, принесённой ему, теперь будет полная от него зависимость и абсолютная подчинённость.

Культура, в которой мы воспитаны, уже в самой своей основе содержит агрессию, ибо требует «приведения другого» в строгое соответствие канонизированным «культурологическим ценностям», а по сути — призывает к подавлению его естественных состояний.

У каждого из нас есть своё мнение по поводу того, «как всёдолжно быть», «как обычно бывает» и т. д., то есть — мы давно выстроили свою однозначно-правильную вселенную и чётко определили правила своего пребывания в ней, что, как вы уже знаете, само по себе является ловушкой. Но настоящая трагедия начинается, когда мы эти правила совершенно необоснованно абсолютизируем и пытаемся навязать всем.

Причём мы даже не занимаемся их пропагандой, о нет! Мы «простодушно» уверены, что они всем и без того уже известны (а как же иначе!), что все без исключения давно живут по этим правилам и им следуют. Забывая при этом, что каждый всё же живёт во вселенной исключительно своей, с присущими именно ей традициями и законами.

Поэтому мы страшно обижаемся и огорчаемся, когда обнаруживаем, что реакция окружения на наши слова, поступки и пр. совсем не такая, какой она «должна быть».

Реальная ситуация. Влюблённые поссорились. Девушка, не желая на самом деле расставаться, но дабы показать, насколько по-крупному её не поняли и не оценили, насколько серьёзно она восприняла ситуацию, начинает собирать вещи, будто собираясь расстаться навсегда.

На самом деле она хочет совсем другого — всего лишь обстоятельного разговора, ей просто необходимо быть услышанной и понятой. Она ждёт, более того — она уверена, что её сейчас остановят (потому что по правилам «её вселенной», её игры, именно так и должно быть) и вот тогда-то и состоится тот самый разговор.

Но к её поступку неожиданно (для неё!) относятся по-другому, её не останавливают. Оказывается, у её партнёра, в «его вселенной», иные правила, по-другому его воспитали, другие книги он читал и он тоже чего-то своего ждёт от неё. Все — они расстаются, и не исключено, что навсегда, на самом деле не желая этого.

Девушка уходит в страшно расстроенных чувствах, в которых, однако, доминирует не столько горечь от расставания, сколько боль оттого, что «её вновь не поняли, и вообще никто, ну никто её не понимает», а по сути — оттого, что не захотели играть по её правилам.

Остановитесь, глупые, вернитесь друг к другу, обнимитесь и сделайте это просто так, без лишних слов и ненужных объяснений!.. Но нет, не пускают принципы… а ведь есть ещё и чувство собственного достоинства… и всему этому необходимо соответствовать.

Но Дурак лишь посмеивается, глядя на это.

— Принципы надо нарушать, — говорит он, —а то какое от них удовольствие?

— А уронив собственное достоинство, — смеётся Дурак, — просто сделай вид, что оно не твоё.

Вы, наверное, помните прекрасную историю о Малыше и Карлсоне? О том, как ели они плюшки и в конце концов на тарелке их осталось всего лишь две — большая и маленькая. Карлсон, не долго думая, схватил большую плюшку и принялся её уминать, а Малыш, глядя на это, страшно обиделся.

— Вот чудак, — удивился ему Карлсон. — А если б ты брал плюшку первый, то какую бы выбрал?

— Ну конечно же, маленькую!.. — воскликнул Малыш.

— Что ж ты так переживаешь1? Ведь она тебе и досталась! Как бы странно это ни показалось, но причинить человеку боль может только он сам. Основные наши мучения возникают лишь от чувства якобы несправедливости происходящего. А такое ощущение появляется, только когда мы внутри себя говорим что-то вроде: «Вот если бы я был на твоём месте, то никогда бы так не поступил и не сделал этого…»

«Как так можно!.. — восклицаем мы. — Ведь друзья так не поступают, ведь это не по-человечески!.. Не по-мужски! Разве ты… женщина после этого?.. — отец?.. — дочь?.. — человек?!

Когда мы говорим: «Как он мог?..»— это значит, что я в такой ситуации повел бы себя совсем иначе, правильнее, хотя, во-первых, это ещё неизвестно — так как себе мы всегда позволяем многое из того, что никогда не прощаем другим. А во-вторых, скорее всего наш упрёк будет означать лишь то, что в соответствии с моими правилами так поступать не принято. То есть вновь — именно «моя правда» становится конечной инстанцией для оценки любой ситуации.

Мы становимся глубоко несчастными лишь от несоответствия чужих поступков нашему стереотипу «правильности». Но вину за это мы по-прежнему пытаемся переложить на другого. И тогда начинается уже полный гротеск.

«Ты заставляешь меня чувствовать себя полным дураком, — кричим мы в порыве праведного гнева. — …Импотентом…ничтожеством…»«Из-за тебя я ощущаю… — продолжаем мы свои обвинения. — …Не ощущаю… Рядом с тобой я чувствую себя… таким… такой… Не чувствую себя… ни тем… ни сем…»

Но в чём смысл подобных упрёков? Как можно заставить чувствовать? Да никак! Однако это происходит! Так откуда берутся эти эмоции?

Они всегда создаются программами нашего ментала, ведь это исключительно его оценка правильности либо неправильности формирует то, что «рвётся» из нас. То есть — на нас влияет не сам человек, с которым мы общаемся, не его поведение или отношение к нам, а лишь наша оценка всего происходящего, а по сути — наши «знания». Именно они, привычно и повсеместно возводимые в ранг культа, причиняют нам боль и заставляют страдать.

Так ментал буквально обрекает себя быть несчастным, ибо никогда не будет полного соответствия его знаниям и принципам. Установка на «должен» равносильна установке на постоянную несчастливость и обречённость.

Обратите теперь свой взор в себя: вот вы, уже такой «продвинутый и знающий», пытающийся с некоторых пор жить своей жизнью и не зависеть от чужого мнения, — даёте ли вы аналогичный шанс живущим рядом с вами? Или вы по-прежнему всё ещё изводите их своими поучениями, «умными и продвинутыми» советами, с досадой и горечью затем замечая, что следуют они всё же своему, а не вашему знанию?

Или вы ещё верите в существование знания правильного и одинаково полезного для всех? И поэтому вам мучительно больно видеть, как кто-то совершенно бесславно губит свою жизнь и закапывает в землю свой талант} Вы страстно желаете помочь этим «несчастным» выйти за рамки их «неправильных представлений» о том, как надо жить, заодно пытаясь снять тяжесть и со своего сердечка, которое просто кровью обливается от такой картины?

Увы, в который уж раз увы вам, — но ведь это именно вы не в состоянии расширить узких рамок своей игры и впустить в себя «мир вселенной своего соседа» со всеми его внутренними законами.

Будьте честны и отследите, что в вашем стремлении помочь кому-то сокрыто лишь одно — необходимость лишний раз утвердиться именно в своей правильности, а значит — в своём превосходстве над ним. Вы не согласны с этим? Вы считаете, что на самом деле хотели помочь ему обрести «истинную свободу»?

Вот и обретите её сами. Ваша истинная свобода — в разрешении Миру быть естественным, а не переделанным. Лишь тогда и он позволит вам стать самим собой, перестав вас «насиловать» требованиями соответствовать уже его «правильностям».

Однако при этом важно не попасть в очередную ловушку, которую нам моментально выстраивает коварный ментал.

Если мы, умудрённые очередной порцией «продвинутой» информации, попытаемся теперь чисто ментальным усилием отдать первый голос в споре (потому что уже «знаем» — так будет правильнее) или удержимся исключительно волевым усилием от назидательного совета или нравоучительного упрёка, то это будет всего лишь хитрая и коварная уловка ума, попытка через подавление скрыть свои реальные намерения. По сути — это проявление его замаскированной угрозы: «Я управляю ситуацией, значит, я сильней, значит, ты — моя потенциальная жертва».

Именно этим определяется деструктивная суть многих обучающих программ, активно применяемых в прикладной психологии Поэтому создание всего лишь ментальной добропорядочности, попытка обучения через социумное знание, через «давление знанием» равносильна подготовке коварных убийц, сокрытых в тонких планах человеческого сознания (даже от самих себя)…

«Знающий человек» — это страшный человек. Это всегда «убийца», это тот, кто омертвляет реальность Мира. Знание не может быть пассивным, программа выживания гонит «носителя знания» активно переделывать мир, в соответствии с таким знанием, то есть, с её точки зрения, делать его более безопасным. Ранее мы уже говорили об этом — любой преступник всегда ощущает свою правоту.

Но Мир никогда не будет соответствовать никакому знанию о нём, ибо любое, самое совершенное знание способно описать лишь один из его бесчисленных аспектов. Мир невозможно переделать силой — у него абсолютная упругость к любому воздействию, так как он Целен. Причём не имеет значения — это Мир большой Вселенной или микроМир Вселенной одного Человека.

Нереализованная же страсть к управлению, доминированию (поучениям, упрёкам и пр.) превращается в агрессию и стремление к разрушению (разрушение — это всего лишь самая активная фаза того передела, к которому мы стремимся, «невинно» поучая кого-то), а по сути — к смерти и полному уничтожению. Вот как далеко мы порой заходим в своих играх в «улучшение мира» через его «обучение».

Подытожим. Оказывается, хочешь — обижайся на то, что кто-то ведёт себя «неправильно» и испытывай от этого мучения; хочешь — перевоспитывай его, навязывая ему своё «знание», свою «правильность»; а хочешь — сдерживай свою страсть всех переделать и хитро отдавай первый голос в споре другому, но итог всегда будет один — рабство ментала, рост внутренней агрессии и стремления к саморазрушению, враждебное отношение к нам всего Мира.

Помните, у Виктора Цоя: «…весь мир идёт на меня войной…», — вот и мы как раз об этом. И тогда, действительно, — «ирад бы в рай, да реаниматоры не пускают».

Кстати, хотите лишний раз убедиться в том, что любые «объективные страдания» — это всего лишь проекция наших представлений о них? Пожалуйста.

Вам кажется, что мир раскололся надвое? Вам так плохо, что хуже просто быть не может? Тогда не лишним будет прислушаться к Дураку.

— Ты забудешь обо всех своих бедах, если наденешь тесные туфли, — хохочет он.

…И всё, и вся наша «вселенская боль» вдруг оказывается не значительнее боли от натёртого мизинца. Увы, но в пространстве Мифа относительно всё, даже наши страдания, даже наше счастье зависят только от точки зрения, от контекста. И в какой-то момент загнанному в угол рассудку становится совершенно непонятно — что же объективно, а что просто надуманно? Кто кем распоряжается — страдание человеком или человек страданием? Хозяин слугой или слуга хозяином?

— А где мой официант? — спрашивает богач, постоянный клиент ресторана, у незнакомого ему официанта, обслуживающего столик.

— Он вчера проиграл вас мне в карты…

Кто же и нас когда-то проиграл? И кому? Вы пока подумайте об этом, а мы продолжим.

Когда мы пытаемся чей-то Мир, чью-то Вселенную подчинить понятиям «своей правильности», мы попросту отказываем этому человеку в праве на творчество, в праве ощущать в себе Бога. Мы беспощадно пытаемся убить в нём Творца, навязывая взамен суррогат собственного, несколько уже тухловатого, но зато такого «правильного» творения.

Но самое страшное происходит, когда нам всё же удаётся достичь своей цели: переубедить, доказать свою правоту, заставить кого-то ощутить себя виноватым и неправым.

— Ничто так не портит цель, как попадание, — смеётся Дурак.

И он прав, ведь таким образом мы вынудили кого-то добровольно отказаться от Бога в себе, от своего творческого начала, от ощущения собственного совершенства. Мы выступили в качестве Змея-искусителя, в роли Дьявола-разделителя. Ведь это именно Дьявол всегда и во всём ощущает себя правым, а значит — изначально не-цельным, ибо — где же его левое?

Кстати, очень часто, когда нам всё же удаётся подчинить себе ситуацию и доказать, например, близкому человеку, что жить надо по моим правилам, у нас возникает ложная уверенность, что вот только теперь счастье с ним (таким обученным и приручённым) становится возможным.

Но, увы, опыт показывает, что как только мы подчиняем себе кого-то, так тут же теряем к нему всякий интерес и даже удивляемся потом: «…и зачем всё это было нужно, почему я из-за него так страдал?..».В какой-то момент мы начинаем воспринимать обузой как раз то, из-за чего совсем недавно проливали «кровь, слёзы и сопли».

Так всё же — за что именно была «пролита кровь»? Да за программу! За бессмысленно жестокую и бездушную программу, требующую лишь собственного признания. Смысла в такой «победе» ни на грош, зато «грудь колесом». У кого, кстати? Даже не надейтесь, что у вас, отнюдь, — именно у вашей программы выживания. Это не вы победили кого-то, это вновь победили вас, в который раз заставив подтвердить свой статус послушного робота-исполнителя.

Когда рядом двое — два Творца, две Вселенных, и им, действительно, необходимо существовать вместе и идти по жизни «в тандеме», то совершенно необходима гармоничная сонастройка двух таких систем. Не переубеждение, не перевербовка, тем более — не принуждение, а именно обоюдная сонастройка через полное приятие, полное согласие на право другого быть похожим лишь на себя Творцом.

И только через такое взаимоприятие начинается совместное творчество: мужа с женой, родителя с ребёнком, учителя с учеником и даже начальника с подчинённым.

Создавая возможность взаимного самовыражения, мы самым естественным образом приводим свой способ самореализации в соответствие со способом жизни и творчеством партнёра.

Когда это понимают оба, и оба через конкретные действия приходят к согласию друг с другом — всё прекрасно, это идеальный вариант. Но если только один из них открыт на безусловное приятие партнёра, а второй либо не понимает этого, либо попросту не хочет соглашаться с «чужими правилами»? Тогда — или гармоничное состояние одного всё же «сработает за двоих», то есть сонастроит второго и поможет ему проснуться; или мягко и без надрыва позволит им разойтись и дальше двигаться по жизни уже порознь.

Здесь вы имеете право скептически (а то и презрительно) хмыкнуть, вспомнив опыт своих болезненных состояний, и язвительно поинтересоваться, а как именно предлагается сонастраиваться с партнёром в те моменты, когда «ни белый свет, ни сама жизнь становятся немилы»} Смехом? Да не идёт в такие мгновенья смех! Не заставить себя в таком состоянии смеяться! Вот тут-то, мол, ваш внутренний смех маху и дал…

Но не стоит спешить с выводами. Мы хоть и уважаем ваше знание самих себя, однако…

* * *

— Чем больше ты знаешь, — смеётся Дурак, — тем больше ты знаешь лишнего.

Поэтому давайте пока просто просуммируем всё вышесказанное и разберёмся, к чему именно мы пришли.

Мы в очередной раз согласились с тем, что каждый из нас Живёт в пространстве своей вселенной, с присущими именно ей законами, особенностями и правилами. Не существует «вселенных» лучших или худших — они равноценны и в равной степени имеют право на существование.

Однако ментал, движимый программой выживания, непрерывно пытается самоутвердиться и навязать каждому правила именно своего мира, изо всех сил доказывая, что только они единственно правильные и объективно возможные.

Сделать это ему крайне непросто, ибо его окружает множество других таких «творцов», каждый из которых придерживается аналогичного мнения, но уже по поводу собственной исключительности.

Столкнувшись с невозможностью реализовать своё «правильное знание», программа выживания, тем не менее, всё же пытается это сделать и создаёт мощный стимул — у человека наступает предельно деструктивное и болезненное состояние, которое исчезнет лишь после того, как состоится «перевербовка» кого-либо в «лагерь своих представлений», или даже принуждение к этому силой («ему же лучше будет, просто он сам ещё не понимает своего счастья»).

И мы навязываем всем свою «правильность», испытывая затем страшные мучения оттого, что никому она, оказывается, не нужна, ибо у каждого такого добра и своего хватает. После чего, отчаявшись в своих попытках и ощутив их тщетность, мы либо коллапсируем, то есть впадаем в стабильно-депрессивное состояние, длящееся порой всю оставшуюся жизнь; либо начинаем вести себя предельно агрессивно, продолжая всё же надеяться на возможность «эскалации» своей правды, пусть даже путём её насильственного насаждения.

Из всего вышесказанного, кстати, следует настолько неожиданный вывод, что мы не можем не сделать ещё одно короткое отступление — оказывается, в нашем мире преступников, как таковых, просто не существует. С этим трудно согласиться сразу, всю жизнь нас учили совсем другому, но ведь это действительно так. Каждый из нас предельно органичен и последовательно честен в пространстве законов своей внутренней вселенной. Более того — не жить по этим законам, не соответствовать им мы попросту не сможем — в этом случае нас вполне реально убьёт собственная программа выживания, то есть нас уничтожит образование, изначальная задача которого — нас же оберегать.

Но с появлением социума у человека начинаются сложности. Теперь на «законы его вселенной» накладываются «законы других вселенных» и требуется выработка уже общего закона, регламентирующего коллективное поведение. Но такой коллективный закон всегда будет несовершенен из-за его искусственности. Поэтому человек в социуме вынужден непрерывно врать и притворяться (в том числе и перед собой) в угоду этому закону, неосознанно стремясь соответствовать лишь «закону своей вселенной».

Возникает чудовищный внутренний конфликт, приводящий к расщеплению сознания и появлению уже совершенно неуправляемых состояний, часто патологического характера. И вот, примерно тогда, появляется то, что в социуме называется преступлением. Но что есть преступление? Это всего лишь попытка перешагнуть через закон социумный (обобщённый и усреднённый, а потому — всегда абстрактный) в стремлении соответствовать «закону личному», глубинно-ментальному и естественному для этого человека, как бы внешне чудовищно он ни выглядел.

Любой преступник ведёт себя предельно честно, но лишь в соответствии с «законами своей вселенной». Есть ли его вина в том, что, прививая эти законы, его насильно отучили слышать в себе закон внутренний — некое соответствие Вселенской гармонике, отучили прислушиваться к своим ощущениям? Есть ли его вина в том, что «знание», которое было навязано ему семьёй, племенем, этносом, то есть «микросоциумом», в чём-то не соответствует законам «большого социума»?

Вряд ли. Ведь всему обучению, всей «промывке мозгов» его подвергали непрерывно с самого момента рождения, не спрашивая на то его разрешения. Кто подвергал? Социум же, в самых разных своих проявлениях. Именно он и пытается сейчас спрятать концы в воду и уйти от ответственности, обвиняя в преступлении против себя своего же воспитанника и ученика.

Эту тему мы дальше развивать не будем, пусть она у каждого получит своё развитие, обрастёт своей правдой, наша правда, особенно в этом вопросе, вам не нужна.

Итак, все страдания и мучения мы начинаем испытывать, лишь пытаясь уложить в прокрустово ложе своих представлений всё человечество, и страшно затем огорчаемся оттого, что это ему почему-то не нравится.

И это, кстати, прекрасно — ибо все «предательства» и «измены в любви», все «неуважение к нам» вызывают в нас боль только потому, что они обнажают «зияющие раны наших собственных потребностей», как сказал Александр Пинт. И мы теперь видим, с чем нам работать, в чём наши истинные проблемы.

С этим, между прочим, связан ещё один аспект рассматриваемой темы. Мы все хорошо знаем, что чем ближе нам человек (родственник, любимый), тем большие страдания он может причинить. Но происходит это лишь по одной причине — мы отчего-то глубоко уверены в том, что все близкие, любимые и родные нам люди даны нам только для того, чтобы служить источником радости, быть опорой в трудную минуту и заботливыми помощниками в жизни. И это действительно так! Вот только понимаем мы это совершенно извращённо и чисто потребительски.

То есть мы вполне реально пытаемся «потреблять» своих близких и бесстыдно использовать для своих целей, простодушно их уверяя, что именно для этого они и существуют. А когда с нами, вполне резонно, пытаются не согласиться, нам вновь становится «больно… ох, как больно…», и мы опять ощущаем себя преданными и брошенными.

Между тем реальная помощь наших близких заключается в том, что они только указывают на наши внутренние проблемы, создавая ситуации в которых эти проблемы обнажаются наиболее выразительно, хоть порой и весьма болезненно. И чем ближе нам человек, тем более искусно у него это получается.

Наши родственники «родственны» нам прежде всего общими привязками и зависимостями. Поэтому с ними так порой нелегко, но именно поэтому они нам так необходимы.

Самая страшная и разрушительная зависимость, которую в нас создают с раннего детства, — это наша предельно болезненная обречённость на необходимость быть любимыми. Ведь, согласитесь, мы буквально инстинктивно уверены, что счастье возможно только в том случае, если нас будут любить, если мы будем кому-то нужны, а в действительности — если рядом с нами будет кто-то, непрерывно подтверждающий нашу значимость. Такое вот изощрённо-утончённое потребительство, обратная сторона которого — мучительная и неизбежно создающая страдания зависимость от «кого-то», от чего-то «внешнего», от обстоятельств.

И действительно, счастливы мы теперь будем, лишь почувствовав чью-то любовь к себе, причём, заметьте — мы при этом требуем именно «такую любовь», какую мы знаем, какой она «должна быть». Но в пылу привычных ожиданий и последующих обид на несправедливость судьбы (или на конкретного человека) нам зачастую даже невдомёк, что Счастье, на самом деле, — это когда любишь сам. Любишь без требований на взаимность, без ожидания дивидендов за своё «распахнутое сердце».

Именно в этом смысл нашего прихода в Мир — любить. И тогда, и только тогда Мир ответит нам взаимностью, ведь никогда не стоит забывать, что и обстоятельства, и всё наше окружение — это мы и есть.

Увы, но мы постоянно теряем эти простые истины. Мы не желаем узнавать в своих ближних ангелов, пришедших к нам с помощью, явленных в нашу жизнь, чтобы выразить свою любовь. «Я никого, кроме ангелов, не присылал тебе», — именно так ответил Бог на упрёки Доналда Уолша («Дружба с Богом»), — и в этом глубокий смысл появления в нашей жизни болезненных событий и состояний.

Лишь из-за того, что мы постоянно и беспробудно спим, у нас не получается узнать в своём временном «мучителе», совершенно необходимого нам в такой момент учителя.

— Люди не настолько плохи, как ты стараешься их выглядеть, — смеётся Дурак.

Правда заключается в том, что Космическая (истинная) Любовь в высшей степени холодна и беспристрастна, а можно даже сказать — безжалостна.

Но поверьте, вы уже готовы к тому, чтобы сказать своему ближнему: «Ты меня любишь? Тогда помоги мне — сделай мне больно. Найди у меня самое слабое место, самую болезненную точку, укажи мне на то, что я пытаюсь скрыть сам от себя, — и сделай мне больно. А я скажу тебе в ответ: «Спасибо, Учитель!»

Но всё же, как пройти по «дороге освобождения от страданий»? Рекомендации и советы о том, что «необходимо превратить весь свой негатив в позитив», мы слышим на каждом шагу, но что толку? В сложных ситуациях они не работают. Мы обещали рассказать вам, как использовать своё страдание, Твою боль в качестве помощников для создания смеха. Тема эта ёмкая, и сегодня мы рассмотрим только один её аспект, исследуем лишь «преддверие» к ней. Приступим.

Вы хорошо знаете, что ребёнок приходит в этот мир с врождённым рефлексом плача — это механизм программы выживания. Когда жизненно важные потребности ребёнка не получают удовлетворения, он включает страховочный механизм — плач. Это всегда сигнал о помощи, которым он пытается привлечь внимание к себе.

Но то же самое происходит, когда мы, уже взрослые, сталкиваемся с несоответствием происходящего и наших ожиданий о том, «как именно это всё должно происходить». Ментал, запомнивший принципы работы рефлекса: «На помощь!», — провоцирует его, создавая предельно-негативное эмоциональное состояние.

Любое наше деструктивное состояние — это «недоделанный» плач, то есть попытка привлечь к себе внимание и пассивное ожидание помощи извне. Мы как бы регрессируем до уровня младенца и становимся (а точнее — намеренно делаем себя) абсолютно беспомощными, так как включается мощная программа «на предмет защитника» и мы попросту «ждём маму», которая нам всегда помогала в таких случаях.

Но в то же время плач — это всегда «недоделанный смех». Психологи хорошо знают, что отрицательные эмоции всегда первичны в человеческом сознании. А вот положительные эмоции — это продукт уже определённой «эволюции» сознания, они появляются позже и именно вследствие этого — почти всегда менее устойчивы. То есть вполне можно сказать, что плач — это «ещё не повзрослевший смех», его младенческая стадия.

Очень характерно, что любая отрицательная эмоция возникает в такой же ситуации, которая обычно соответствует смеху /То есть сталкиваются разнонаправленные программы и происходит не то, что ожидалось: в ответ на моё «да» следует чьё-то «нет», в ответ на моё «нет» звучит чьё-то радостное «да!».

Но при всём этом чего-то явно не хватает, для того чтобы превратить всё происходящее в гротеск, абсурд и вызвать реакцию смеха. Какая-то «вялотекущая» энергия бродит в нас, нет в ней предрасположенности к «взрыву»!Что же делать?

Необходимо усиление нашего «энергонаполнения», необходим дополнительный «впрыск» энергии, некий «внутренний пинок», для того чтобы привести застрявшую в нас энергию в движение.

Итак, техника «Внутреннего пинка».

Любое болезненное состояние является всего лишь предупреждающим сигналом об остановленной и запертой в нас энергии. Всё страдание, испытываемое нами, как раз и обусловлено её попытками вернуть утраченную динамику за счёт привлечения к себе нашего внимания.

Но ментал, трепетно соблюдая наказы программы выживания, надёжно удерживает эту энергию в связанном и подавленном состоянии, не позволяя ей проявить себя в полной мере.

Поэтому задача, стоящая сейчас перед нами, как раз и заключается в необходимости такого освобождения, мы намеренно хотим вернуть динамику энергии, скопившейся в нас, мы стремимся спровоцировать её взрыв для немедленной интеграции с ней и превращения в смех.

Как это сделать? Как оживить такую «полузадушенную» и вялотекущую энергию? Оказывается, достаточно просто — всего лишь использовав нашу универсальную технику согласия «Да-да». «

При этом каждое «Да» словно посылает импульс дополнительной энергии в запертый в нас «комок эмоций», постепенно провоцируя в нём взрыв. Хотя, если уж быть совершенно точным, всё происходит с точностью «до наоборот».

То согласие, которое мы транслируем остановленной в нас энергии, просто снимает с неё ментальные оковы. То есть мы при этом не столько подпитываем энергию своих подавленных эмоций, сколько разряжаем энергию ментала, подавляющего эти эмоции. Ментал от этого «слабеет», а заряд связанной им энергии всё больше «всплывает», стремясь обрести искомую свободу.

И в какой-то момент, после очередного «Да!», нам остаётся сделать всего лишь некое неуловимое внутреннее усилие, своего рода «внутренний пинок», для того чтобы ощутить в себе всплеск освобождённой энергии и сразу же превратить её в смех. Причём такое «превращение» происходит практически самопроизвольно и определяется только нашей готовностью к смеху, изначальной настройкой на него.

Примечательно, кстати, что чем болезненнее было начальное состояние, тем быстрее и проще наступает его разрядка.

— Чем безвыходнее положение, — хитро улыбается Дурак, — темвозможнее смех.

— Какое звено в цепи самое сильное»? — смеётся он. — То, котороесамое слабое. Именно оно рвёт оковы.

Где самое слабое звено любой болезненной конструкции? В её внутреннем несоответствии нашим желаниям. В народе говорят: «Я просто разрываюсь от противоречивых желаний». Вот и позвольте лопнуть этому «перенапряжённому» чувству вашей ложной значимости, «пните» его хорошенько, взорвите его смехом.

— Скажи «да» своему «внутреннему плачу», — смеётся Дурак, — позволь ему стать «внутренним смехом»!