Раздел VII. ДУХОВНОЕ БЫТИЕ ЛИЧНОСТИ


...

Смысл жизни: проблема относительной эмансипированности от «внешнего» и «внутреннего»[79]. В. Э. Чудновский

В реальной жизни советского общества проблема смысла жизни решалась просто и однозначно. Она сводилась к идеологическому постулату: «способствовать построению светлого будущего — коммунизма». Сложнейшие социально-психологические аспекты этой проблемы оставались за порогом сознания человека. Хотя и в зарубежной и в отечественной литературе данная проблема занимает значительное место, вы не прочтете о смысле жизни в учебниках педагогики и психологии нет такого понятия в психологическом и философском словарях, в философской энциклопедии. Прежде всего возникают трудности в определении этого понятия. В Большой советской энциклопедии читаем: «"смысл" – идеальное содержание, идея, конечная цель (ценность) чего-нибудь (смысл жизни…)». Будем считать, что смысл жизни — идея, содержащая в себе цель жизни человека, «присвоенная» им и ставшая для него ценностью чрезвычайно высокого порядка. Настолько высокого, что потеря смысла жизни может привести к решению человека покончить со своим существованием на земле…

…Известно, что есть немало людей, которые полностью поглощены «процессом жизни», они целиком, по выражению С. Л. Рубинштейна, «внутри жизни», не задумываются о ее смысле и не переживают отсутствие этого смысла как невосполнимую потерю. Кроме того, смысл жизни может недостаточно осознаваться. В. Г. Асеев, ссылаясь на данные Б. В. Зей-гарник и Б. С. Братуся, отмечает, что смысл жизни может недостаточно осознаваться, находиться в потенциальном состоянии ввиду отсутствия актуально заданной необходимости. К этому, по-видимому, следует добавить и влияние эмоциональных факторов, в частности опасения, что такая работа может обнаружить пустоту жизни, привести к разочарованию вследствие осознания несбывшихся надежд, нереализованных планов. Однако, как мы увидим, и наличие смысла жизни — далеко не всегда благо. Сказанное отнюдь не снижает актуальности исследования данной проблемы.

Не затрагивая сейчас ее философско-этического аспекта, остановимся на характеристике смысла жизни как особой «психологической реальности». Уже приходилось упоминать (Чудновский В. Э., 1993) о существовавшей в отечественной психологии некоторой односторонности в понимании психического, в частности сознания, об излишне категорическом противопоставлении сознания и бытия, абсолютизации свойства отражения в характеристике психического. Это сказалось и на понимании соотношения деятельности и сознания. Последнему отказывали в существовании вне, помимо, а тем более над деятельностью (Зинченко В. П., 1991), обычно подчеркивался вторичный характер сознания — оно было лишь отражением, а не соучастником бытия. «Сознание не отпускалось с короткого поводка деятельности». В последнее время исследователи все больше делают акцент на субстанциальности человеческой психики, которая характеризуется как обладающая определенной устойчивостью и относительной самостоятельностью существования. Это следует отнести и к феномену смысла жизни. Достаточно распространено представление о смысле жизни как «объяснительном понятии», преимущественно морально-оценочного характера, либо как предмете «философствования» в основном пожилых людей, которые уже отошли от конкретных практических дел (недаром обсуждение данной проблемы является приоритетным в мемуарной литературе). При этом остается в тени тот факт, что смысл жизни является особым психическим образованием, имеющим свою специфику возникновения, свои этапы становления, и, приобретая относительную устойчивость и эмансипированность от «породивших» его условий, может существенно влиять на жизнь человека, его судьбу. Несомненный интерес представляет исследование структуры этого образования, соотношения в ней когнитивных, эмоциональных и волевых компонентов, изучение самого процесса становления жизненного смысла, механизма его действия, изменений, происходящих с ним в критических жизненных ситуациях, а также в ходе возрастного развития. Однако предварительно следует рассмотреть более общие вопросы, непосредственно связанные с проблемой смысла жизни. Остановлюсь на некоторых из них.

1. Смысл жизни и проблема относительной эмансипации от «внешнего». Процесс эмансипации человека от сугубо внешней детерминации происходит по мере развития «внутреннего» как в ходе онтогенеза, так и в историческом плане. Естественно, что на ранних ступенях цивилизации внутренняя детерминация менее значима в поведении человека. ‹…›

В. Франкл пишет, что в проблеме смысла жизни узловой является проблема ответственности человека за свою жизнь. Приходится признать, что характерной чертой советского общества была передача личной ответственности «вышестоящим инстанциям»: человек с малых лет приучался к ответственности перед государством, партией, коллективом и очень мало — к ответственности перед самим собой за собственную жизнь, за реализацию ее смысла. Последний превращался в унифицированный для миллионов людей стереотип, который все больше отрывался от реальной жизни и подчинялся официальной идеологической задаче. Сказанное подчеркивает роль социальных факторов в самом процессе становления смысла жизни. Есть и другая сторона этого вопроса. В литературе обычно характеризуется позитивная роль данного феномена в жизни человека, становлении его личности. Поиску смысла жизни противопоставляются «смыслы-эрзацы»: алкоголизм, наркомания. Однако смыслы-эрзацы могут возникать не только в этих случаях: под влиянием специфически сложившихся социальных факторов происходит «переналадка» этого личностного механизма — он начинает служить негативному формированию личности, способствовать потере ею своего «лица», своей позиции, т. е. того, что составляет ее психологическую сущность. Представляет интерес психологический анализ подобного рода деформаций и «сбоев», конкретизирующий общий тезис о том, что сам процесс поиска и становления смысла жизни должен быть относительно эмансипирован от внешней детерминации.

2. Смысл жизни и проблема относительной эмансипации от «внутреннего». Франкл, вспоминая о своем пребывании в фашистском концентрационном лагере, пишет, что некоторые из его товарищей вели себя как свиньи, в то время как другие были святыми — человек имеет в себе обе эти возможности. Путь к преодолению «свинства» лежит через феномен трансценденции, суть которой в том, что «…человеческое бытие всегда ориентировано вовне, на нечто, что не является им самим…».

Можно выделить два психологических аспекта этого феномена. Во-первых, самотрансценденция как самореализация, раскрытие собственных способностей, стремление «положить себя вовне», т. е. осуществить в реальных действиях и поступках. К этому логическому ряду, по-видимому, следует отнести и проявление «потребности быть личностью», что выражается в стремлении «…продолжить себя в других, обрести вторую жизнь в других людях, производить в них долговечные изменения» (Петровский А. В., Петровский В. А., 1982). Но как бы ни была значима эта сторона — реальное самоосуществление, для психологии вообще и психологии личности в особенности чрезвычайно важен другой аспект этой проблемы, конечно тесно связанный с первым и все же особый, специфический, нуждающийся в специальном рассмотрении: «выход за пределы» может быть «внешним» и «внутренним».

Во-вторых, имеет место идеальная мысленная самотрансценденция. Это, если можно так сказать, «овнешненное внутреннее» — выходя за собственные пределы, человек в то же время остается внутри своего мира, не переступает порог собственного «Я». «Выделив свое «Я», мы можем смотреть на себя как на нечто самостоятельное по отношению к себе же, т. е. как на объект» (Чеснокова И. И., 1977).

Суть смысла жизни как психологического феномена в том, что, возникая в результате взаимодействия «внешнего» и «внутреннего», он вместе с тем эмансипируется от того и другого и начинает действовать как «буферный механизм», как «система сдержек и противовесов», не допускающих одностороннего подчинения «внешнему» и вместе с тем препятствующих превращению человека в раба собственных потребностей, влечений, своих непосредственных сиюминутных интересов. ‹…›

Здесь затронуты лишь некоторые аспекты сложнейшей проблемы «смысл жизни и природные особенности человека». Обобщая сказанное, выделю следующие положения: проблема смысла жизни имеет свой, достаточно значимый «биологический аспект»; природные особенности — не просто предпосылки, но «активные участники» процесса поиска человеком смысла жизни, их влияние неоднозначно; границы такого влияния подвижны и изменчивы; существуют «пики», «всплески», когда роль биологического фактора в процессе становления смысла жизни существенно возрастает; природные особенности не только «ставят рамки» процессу поиска смысла жизни, но и содержат в себе возможности выхода за их пределы.

3. Смысл жизни и проблема неосознаваемого. Насколько процесс становления смысла жизни может быть эмансипированным от влияний той сферы психики, которую З. Фрейд обозначил как «Оно»? Франкл, противопоставляя свою концепцию психоанализу, пишет, что с точки зрения психодинамики «цели, которые ставит себе «Я», являются лишь средствами достижения целей, которые реализует «Оно», причем реализует за спиной «Я», через его голову» (Франкл, 1990). И далее:

«Психодинамик… видит только «чрево», только психический фундамент духовной жизни». Автор приводит слова самого Фрейда: «Я остановился лишь на первом этаже и подвале всего здания».

Что представляет собой «резервуар» неосознаваемого? Каковы его составляющие? Разумеется, прежде всего это природные данные, особенности генотипа в своеобразии его возрастных и индивидуальных проявлений (о чем уже говорилось). Мир неосознаваемого — это и побуждения, обусловленные слабыми подпороговыми раздражителями, которые воспринимаются человеком непосредственно, в обход сознания. Экспериментальные данные, полученные на этот счет[80], взывают к большой осторожности в воздействиях на человека, предупреждают об опасности манипулирования его сознанием. Проблема влияния слабых подпороговых воздействий в воспитании почти совсем не разработана, хотя и весьма значима. Результатом таких влияний может быть формирование как негативных, так и нравственных побуждений, возникающих по механизму «нравственного импринтинга»[81] и выступающих в «движениях сердца», по поводу которых Франкл приводит слова Паскаля: «Сердце имеет доводы, которых разум не знает». И заключает: это «называется мудростью сердца».

Наконец, к сфере неосознаваемого относятся те побуждения, которые в своей основе имеют сознательно принятые человеком нравственные нормы и ценности. Они как бы «опускаются» сверху и настолько глубоко и органично усваиваются, что могут противостоять не только сознательным намерениям, но и инстинктивным влечениям, и даже в гипнотическом состоянии не удается внушить человеку то, что противоречит прочно усвоенным ценностям.

Как же вся эта сложная структура, характеризующая сферу неосознаваемого, может воздействовать на процесс становления смысла жизни? Франкл отвечает на этот вопрос однозначно: человек свободен и ответствен. Свобода человека имеет триединую направленность: она осуществляется по отношению к влечениям, по отношению к наследственности, по отношению к среде. Иначе говоря, рассматривая проблему смысла жизни, Франкл исходит из тезиса о полной эмансипированности как от «внешнего», так и от «внутреннего». Человек свободен сказать «нет» и этическим требованиям, и влечениям. В соответствии с этим он рассматривает стоящую перед человеком задачу «вылепить» свою жизнь аналогично тому, как К. А. Абульханова-Славская пишет о задаче «строительства» собственной жизни и выработки своей индивидуальной «траектории», а С. Л. Рубинштейн — о смысле жизни как стремлении к ее преобразованию.

Но есть нечто настораживающее в несомненно привлекательной позиции Франкла, когда он пишет: «…человек представляет собой существо, освободившее себя от всего, что его определяло (определяло как биологический, психологический и социологический тип)». Может быть, акцент на свободе человека излишен? Возможно, автор принимает желаемое за действительное? «Я» способно… совершать свободный выбор… И так происходит всегда — независимо от того, куда «влечет» сумма бессознательных побуждений — «Оно» (выделено мной. – В. Ч.). Не слишком ли подчеркивается наша независимость от влечений? «В действительности… человека не побуждают влечения, а притягивают ценности». Обратим внимание на это противопоставление — «не побуждают, а притягивают», т. е. влечения остаются внутренними побуждениями, в то время как ориентация поведения на ценности есть процесс внешнего притяжения к ним. Но в этом случае мы возвращаемся к кантовскому противопоставлению долга и чувств и к психоаналитической модели конфликта сознательного и бессознательного. Правда, Франкл обходит этот конфликт, фактически «списывая со счета» влечения.

Излишняя категоричность этой позиции особенно отчетливо выступает в его характеристике человеческой любви — феномена, непосредственно связанного с проблемой смысла жизни. Счастливая или несчастная любовь не просто окрашивает жизнь человека в радужные или мрачные тона — она придает жизни смысл или обессмысливает ее, порой побуждая человека покончить с нею счеты, «…человек, – пишет Франкл, – может найти смысл жизни… во встрече с другим… человеком, с самой его уникальностью, иными словами — в любви». Характеризуя три «ступени» любви — низшую (сексуальное отношение), эротическую (увлеченность), любовь в собственном смысле слова — и отдавая должное высшей, он вместе с тем отрывает ее от остальных: «Любовь так мало направлена на тело любимого, что она легко может пережить его смерть…». Удивительно, что, будучи практическим психотерапевтом, Франкл проходит мимо множества случаев несчастной любви, в основе которых — диссонанс отношений на первой «ступени»… И здесь не следует упрощать: в самых «духовных» проявлениях любви мужчины и женщины, пусть незримо, присутствуют элементы «первой ступени»…

«Мощь» неосознаваемого объясняется и спецификой взаимоотношений между «этажами» психического. В утверждении Фрейда о том, что «Оно» реализует свои цели «за спиной» «Я», через его «голову», по-видимому, есть свое рациональное зерно: на самом деле отношения между «Я» и «Оно» выясняются не только в «открытом бою», но и на более «интимном» уровне. Влечения «Оно» могут действовать по принципу «пятой колонны». Они не только противостоят «Я», но, используя «обходные пути», могут на неосознаваемом уровне проникать в «Я», в той или иной степени изменяя, деформируя его. Как часто высказанная человеком точка зрения обусловливается не выступающими на поверхность мотивами, а более интимными стремлениями, которые оказываются не только скрытыми от окружающих, но и неосознаваемыми тем, кто ее высказывает!

Так в какой мере прав Франкл? В какой мере человек свободен в своих намерениях, в том числе в попытках отыскать смысл жизни? Если говорить по большому счету, то сам процесс свободного и сознательного принятия решения на самом деле не свободен в полной мере. Он с самого начала «отягощен» влиянием неосознаваемого. Рассмотрение механизмов такого «отягощения» — один из значимых аспектов проблемы смысла жизни.

Остановлюсь теперь на некоторых «формально-динамических» характеристиках смысла жизни, существенно сказывающихся на его функционировании как личностного образования.

Инертность смысла жизни. Как уже отмечалось, формирование смысла жизни — способ относительной эмансипации личности от «внешнего» и «внутреннего». Чрезмерная эмансипация приводит к инертности самого жизненного смысла. Последний отрывается от реальности, становится самодовлеющим. Человек может стать рабом не только обстоятельств, но и логики собственной жизни. Он «привыкает» к ней, «пропитывается» ею. Логика жизни, «выйдя из недр» человека, «отделяется» от него, приобретает самостоятельный, а иногда и фатальный характер, начинает подчинять себе человека. Одно из объяснений причин такого рода инертности дает В. Г. Асеев: «Хотя прежняя цель оказывается неэффективной и даже вредной, но потраченные ресурсы слишком значимы, требуют компенсации, и поведение человека как бы „толкается сзади“ этой слепой динамической установкой…» (1993).

Инертность смысла жизни может определяться спецификой социальных отношений. Типичным для тоталитарного общества является формирование у его членов косного, «застойного», заданного идеологическими стереотипами смысла жизни. Поэтому ломка прежнего и становление нового смысла жизни, обусловленного социальными изменениями, – процесс особенно болезненный, а во многих случаях — трагический.

«Масштабы» смысла жизни. Считая, что потеря смысла жизни — личная трагедия человека, мы мало задумываемся о тех социальных и социально-психологических предпосылках, которые способствовали этой трагедии. Как часто в ее основе — несбывшиеся юношеские ожидания больших жизненных свершений! Но не виновато ли в этой трагедии общество, в частности школа, слишком долго воспитывавшее «героев», нацеленных на великие дела, которым «нет преград», создавая тем самым у молодежи соответствующий уровень притязаний? У нас совершенно не разработана проблема «маленького человека». Не все могут создать теорию относительности, решить (или хотя бы сформулировать) теорему Ферма или стать депутатом парламента. Проблема смысла жизни — это проблема не только (а может быть, и не столько) «величины», масштаба поступков и свершений, это — проблема осознания человеком своих возможностей, постановки реальных, а не «заоблачных» целей, проблема удовлетворения на первый взгляд «малым» смыслом жизни: посадить и вырастить дерево, построить дом, воспитать детей, прожить жизнь порядочным человеком… Этот «малый смысл» по своему «качеству», «удельному весу» может превосходить жизненный смысл «большого масштаба».

Динамика и иерархия «смыслов». Исследователи отмечают, что человеку присуще наличие ряда жизненных смыслов. Франкл: «Смысл — это всякий раз также и конкретный смысл конкретной ситуации. Это всегда „требование момента“… Каждый день и каждый час предлагают новый смысл…», Кон: «Понятие „жизненный путь“… подразумевает единство многих автономных линий развития, которые сходятся, расходятся или пересекаются, но не могут быть поняты отдельно друг от друга…» (1984). Франкл, рассказывая о своем состоянии в период нахождения в концентрационном лагере, пишет: «Кажется, что все помыслы сосредоточиваются на одном: пережить сегодняшний день». Он приводит слова Е. Коэна, которому также пришлось провести годы в концентрационном лагере: «У меня была лишь одна мысль: как мне выжить». Примитивизация жизненного смысла, низведение его до стремления к удовлетворению элементарных потребностей действительно стало распространенным явлением в годы Второй мировой войны. И это касалось не только узников концлагерей. Но вместе с тем это было время, когда жизнь приобретала и новый, более высокий и значимый смысл. Помню, как в самом начале войны И. Эренбург, выступая на митинге, говорил о том, насколько резко изменилось у людей восприятие жизни: «Сейчас человек с удивлением вспоминает, что еще несколько дней назад он мог серьезно огорчаться из-за разбитой сервизной чашки». Отсеялось второстепенное, как бы более явственно выступили основные жизненные ценности; человек более четко стал осознавать тесную связь своей личной судьбы и судьбы своего народа.

Комментируя вышеприведенные высказывания о наличии у человека многих жизненных смыслов, следует отметить их недостаточную дифференцированность: они во многом выступают как рядоположные, а главное — не уделяется достаточного внимания их иерархии. Кон, правда, подчеркивает, что «автономные линии развития» (а следовательно, и жизненные смыслы) не могут быть поняты отдельно друг от друга. Однако несомненно и то, что наряду с множеством «малых» (отдельных) жизненных смыслов существует и «большой» — особый — жизненный смысл. И тот факт, что «каждый день и каждый час предлагают новый смысл», вовсе не означает, что главный смысл жизни изменяется с возникновением новой ситуации. Иначе как выполнит жизненный смысл свою основную функцию: быть «нитью Ариадны», помочь человеку выработать, по терминологии К. А. Абульхановой, свою «индивидуальную траекторию»? Да, динамика жизненного смысла чрезвычайно сложна: он может сжиматься, как шагреневая кожа, до примитивного стремления выжить и подыматься до вершин подвига и самопожертвования. Он может ограничиваться «малыми дистанциями» и охватывать собой все основное «жизненное пространство» личности. Однако и к «малым дистанциям» необходим дифференцированный подход: они могут представлять собой бесчисленное количество «коротких перебежек», мало связанных между собой, разрозненных и во многом случайных, из которых суммируется жизненный маршрут. Но малые промежутки времени и конкретные ситуации могут спрессовывать в чрезвычайно концентрированном виде элементы «большого смысла». Помните: «Мгновенья раздают кому позор, кому бесславье, а кому бессмертие…»

Мы имеем дело со сложной динамикой отдельных «смыслов жизни», их иерархией и соотношением с «большим» — главным смыслом жизни.