«Архетипическая теория» Хиллмана

Впервые термин «архетипическая психология» был введен Хиллманом в 1970 году в редакторском послесловии к журналу «Spring» (Hillman, 1975a, р. 138–145).

Теорию Юнга о доминантах или архетипах, сформулированную им в 1919 году, Хиллман считает наиболее фундаментальной областью работы великого швейцарца.

Архетип пронизывает психическую жизнь человека; в юнговских разработках это понятие, по определению Хиллмана, «и точно, и вместе с тем отчасти неопределимо и открыто» (Там же, р. 142). Так что, заключает Хиллман, психологии Юнга более соответствует термин «архетипическая», нежели «аналитическая», поскольку он «более точно описывает юнговский подход к основам психического» (Хиллман, 1996, с. 20).

В современном изложении архетипическая психология представляет постъюнгианскую психологию (Самуэлс, 1997), критическую разработку юнгианской теории и практики.

Архетипическая психология отвергает существительное «архетип», хотя и сохраняет прилагательное «архетипический». С точки зрения Хиллмана, различие между архетипами и архетипическими образами является несостоятельным (Hillman, 1983). По его мнению, все, с чем все индивиды когда-либо сталкиваются на психическом уровне, есть образы или, иначе говоря, явления, феномены. Хиллман в этом смысле — феноменолог:

«Я просто следую имагистическим, феноменологическим путем: беру вещь такой, какая она есть, и даю ей говорить» (Там же, р. 14).

Для архетипической школы архетипов как таковых не существует. Существуют только феномены, или образы, которые могут быть архетипическими. Для Хиллмана архетипическое есть не категория, а лишь рассмотрение — перспективистская операция, выполняемая индивидом с образом. Поэтому Хиллман говорит, что «любой образ можно считать архетипическим». Архетипическое — это «действие, совершаемое индивидом, а не вещь как таковая» (Hillman, 1975b).

Рассматривать образ как архетипический — значит рассматривать образ как таковой в определенной перспективе, операционально наделять его типичностью или, по определению Хиллмана, «ценностью» (Хиллман, 1996, с. 69). И далее:

«…наш эмоциональный посыл направлен на такое восстановление всей глубины и богатства психологии, при которых она резонировала бы с душой, описываемой как необъяснимая, множественная, априорная, порождающая и неотъемлемая. В той мере, в какой каждый образ может получить свое архетипическое значение, вся психология оказывается архетипической… В данном случае термин „архетипический“ относится не к объекту, а к движению, совершаемому субъектом» (там же).

Фактически, архетипическая психология включает в себя то, чего старался избежать Юнг— «метафизический конкретизм» (Jung, СW, vol. 9i, par. 119). Юнг говорит, что «любая попытка дать графическое описание» архетипу неизбежно уступает метафизическому конкретизму «до определенного момента», так как качественный аспект, «в котором он проявляется, всегда облекает его, и поэтому описать его можно только в терминах специфической для него феноменологии» (там же). Хиллман не постулирует и не выводит метафизическое существование архетипов как предшествующее существованию образов. По мнению архетипических психологов, любой и каждый образ, даже самый бесспорно банальный, можно рассматривать как архетипический.

Это постъюнгианское употребление термина «архетипический» вызывает оживленную полемику. Большинство юнгианцев сохраняют термин «архетип» и определяют его так, как это делал Юнг. Юнгианский аналитик В. Одайник вообще критикует Хиллмана за употребление названия «архетипическая психология» (Odajnyk, 1984). По мнению Одайника, во избежание терминологической неоднозначности ему следовало бы назвать школу «имагинальной психологией» или «феноменальной психологией». «Архетипическая психология, — говорит Одайник, — звучит так, словно она базируется на юнгианских архетипах, когда в действительности это не так» (Odajnyk, 1984, р. 43).

Пример архетипической психологии довольно наглядно демонстрирует различие между академической психологией, академическим подходом к практической психологии и глубинной психологией. Последняя берет начало в реальном погружении в глубины психического — будь то личная несостоятельность, отсутствие каких-либо свойств или качеств, признание собственного поражения, фрагментация психического материала… Там, где непосредственно сам психопатологический кризис, медленный и затяжной упадок духа приводят к изменению в эго-сознании, теряются привычные координаты поступков и мыслей, предшествующее осознавание внешнего мира и себя затемняется и дезориентируется, а то, что ранее пребывало втуне и было, что называется, прочно забыто или вовсе неведомо, возвращается и всплывает вновь на поверхности сознания. Остается напомнить, что подобное «реальное погружение» в свое время осуществил и сам Юнг, весьма впечатляюще описав это состояние в своей автобиографической книге «Воспоминания, сновидения, размышления» (в частности, в главе «Стычка с бессознательным»).

«В начале был образ» — так в форме программного заявления звучит в переводе на немецкий язык название книги Хиллмана о мире сновидений.[5] В начале архетипической психологии тоже лежит образ. Он рассматривается как данность, ничем другим не обусловленная и имеющая центр в самой себе. Источником всех образов является душа, которая, с одной стороны, создает образы, а с другой — сама из них состоит.[6]

Непосредственной эманацией этой стороны психической деятельности являются сновидения, и, поскольку в архетипической психологии все «вращается» вокруг «soul-making» — самопроизвольного процесса создания души, сновидения оказываются в центре внимания. Душа при этом выступает в роли связующего звена между телесным и ментальным, она есть нечто третье, служащее мостом, между тем и другим.[7] Данный канал связует миры, подобно вестнику богов Гермесу. Поэтому Рафаэль Лопес-Педраса назвал его «герметическим сознанием».[8]

Таким образом «душу», взятую в контексте или в терминах архетипической психологии, ни в коем случае нельзя смешивать с тем, что понимается под душой в художественной литературе, христианстве или вообще в психологии. Понятие души у Хиллмана не ограничивается рамками человеческого бытия и простирается гораздо дальше, вплоть до отождествления с мировой душой неоплатоников, а потому остается достаточно размытым. В свете подобного подхода душа перестает быть узницей человеческого тела, а, напротив, становится полем возможного проявления индивида.

С точностью до наоборот меняется и отношение к сновидению: оно уже не представляется процессом, протекающим внутри человеческого тела, напротив, человек сам оказывается вовлеченным в сновидческую реальность. Хиллман снимает противоречие между фантазией и действительностью — более того, они меняются местами. Благодаря способности фантастического образа к воплощению в свое точное подобие в реальной жизни, он сам становится реальностью. Мир «суровой действительности», мир «неоспоримых фактов» одновременно всегда является материализованной манифестацией (буквально «телесным выражением») определенного фантастического образа.

Между образом, рожденным в сознании отдельного индивида, и образом, рождаемым в недрах коллективного бессознательного, существует связь, действующая по принципу резонанса, поэтому образ на отдельного человека не замкнут. Тем самым событие, значимое для человека в личном плане, находит отзвук во вселенском масштабе. То, что является истинным с позиций пространства (поля) души, проявляющегося в отдельном конкретном человеке, обладает не меньшей степенью достоверности и для мировой души. Как наверху — так внизу. Как внутри — так и снаружи (Зеленский, 2008, с. 114–158).

То, что в данной системе мышления мифу отводится центральное место, совершенно естественно. Это, однако, вынуждает архетипическую психологию выйти за рамки, традиционно отводимые психологии, и от концентрации на проблемах индивидуума перейти к погружению в необъятный мир культуры, литературы, искусства, политики и социологии. Следуя вышеизложенному, Хиллман считает, что перед ним поставлена задача «одушевления» и ре — «анимации» окружающей нас действительности.

Психология bookap

Так же как в философских системах Востока, например Адвайте-веданте или Дзэне, речь здесь идет о преодолении границ между субъектом и объектом, о растворении индивидуального «Я» и телесной «субстанции» в мировом разуме и о «преодолении» западного позитивизма.

Другая особенность архетипической психологии — отказ от окончательного закрепления своих постулатов в догматической форме. Это отличает ее от всех других направлений в психологии. Определенная психологическая «идеология» уступает место постоянному процессу «ревизии», непрекращающемуся созерцанию и имагинации.[9]