Глава 27

Уязвимость

Мой дорогой, ты дорог. Но не как икра.
Как ошибка хирурга —
Просчет анестезиолога.
Один промах скальпеля…


Выше я поместила фрагмент старого стихотворения, посвященного старому возлюбленному, о той опасности, которой, как мне казалось, он меня подверг. Этот расчетливый стишок о том, насколько мягкосердечной и до тошноты уязвимой я себя чувствовала. Описывая свои ощущения, я возвращалась к безопасности. Выписывая на бумагу свою уязвимость, я использовала ее, чтобы найти силу.

Уязвимость в тексте — главный враг напыщенности. Это враг претенциозности. Враг позерства и увиливания… Уязвимый текст — значит здоровый текст, а здоровье — уверяю вас — может даже кое-кого напугать.

– Почему мне плохо, а не хорошо, когда я заступаюсь за себя? – дразнит меня подруга Марта. – Почему когда мы выздоравливаем, чувствуем себя гораздо хуже?

Когда хорошо пишем, бывает, временно чувствуем себя хуже, потому что нарушаем нами же установленные правила. Мы избавляемся от моделей поведения, из которых выросли. Мы, как оборотни, принимаем иную форму, и это кажется нам непривычным — текучим. Мы рассказываем себе байки о своей жизни. Мы убеждены: «Я такой, а не другой», и когда что-то происходит, что-то побуждает нас вести себя по-другому, нам делается неудобно и уязвимо, и мы вдруг задумываемся: «Может, я не совсем такой. Может, я чуточку иной». Следуя за подобными мыслями, как за хлебными крошками в лесу, можно выйти на поляну, где нас увидят охотники… или на другую, где нас ждет добрый волшебник.

Когда пишем, мы и описываем, и определяем направление, в котором потечет наша жизнь. Когда мы честны с собой о том, что нам нравится, и о том, что нет, о надеждах и мечтах, когда мы готовы к ясности, муть в нашей жизни оседает на дно, и мы глубже укореняемся в правде. Наши записи — тренировочный полигон. Они учат нас быть счастливыми. Смелыми. Открытыми, заботливыми, верными, изобретательными — и, да, уязвимыми. Можем себе это разрешить на бумаге — значит, позволяем своему воображению соединить между собой все точки, составить полную картину, увидеть себя как более достойных и человечных, чем нам казалось до сих пор.

«Но, Джулия, разве нельзя просто писать ради того, чтобы писать? Обязательно ли при этом заниматься самосовершенствованием?»

Писать не обязательно с целью самосовершенствования, но это возможно. Вероятно, писательство просто оно и есть — самосовершенствование.

Я убеждена, что наш биологический вид непрерывно стремится к более высоким ступеням развития, и ведение записей — один из основных способов. Вокруг нас происходит бесшумная революция — революция бумаги и ручки.

И чем больше нас берется писать, исследуя и честно описывая свои слабости, поначалу для себя, а потом, возможно, и для издания, тем прозрачнее и чувствительнее к человеческой природе — и своей, и других людей — мы делаемся. Мы учимся сочувствовать, и это сочувствие помогает нам увидеть, что своими словами, письмом, мы начинаем менять мир к лучшему.

Записав что-то, рано или поздно я начну применять это в жизни. Сначала я наблюдаю с бо́льшим состраданием, а потом и действую тоже. Сначала я ощущаю собственную уязвимость, а потом и сострадаю уязвимости других. Почитаемая писательница Джоан Дидион[44] сказала, что писать — значит говорить «я, я, я». Да, верно, – но не только. Когда пишем, мы говорим еще и: «Он, она, оно, они». И еще «мы».

Писательство фокусирует нас — и дает двигаться вовне, в мир вокруг. Красота в глазах смотрящего — но еще и в руках пишущего, ведь мы пишем, чтобы тронуть — и это прикосновение целительно. Писать — значит в первую очередь прикасаться и затрагивать.

Мы пишем, когда что-то трогает нас до глубины души. Мы пишем, потому что хотим тронуть кого-то еще. Мы пишем, чтобы прикоснуться к божественному, – или потому, что оно «прикасается» к нам. Когда пытаемся писать честно, мы говорим о контакте со своими чувствами. И о контакте с самим собой.

Было бы прекрасно, если бы мы могли писать с отрешенностью хирурга. Было бы удобно сохранять стерильность и холодность скальпеля. Но такие произведения были бы бессердечными, и, в итоге, это уже не искусство. Истинное искусство требует подлинной честности, а это значит, что и ради своих произведений, и ради самих себя мы обязаны овладеть навыком уязвимости.

Многие боятся писать именно потому, что выражение себя на бумаге делает пишущего уязвимым. Отчасти это правда, но бо́льшая правда, по-моему, заключается вот в чем: как только делюсь чем-нибудь на бумаге, я становлюсь немного менее уязвимой. Я обретаю землю под ногами и готова на ней вы стоять.

На этой неделе я написала, что счастлива и что, судя по всему, начинаю влюбляться. Какой-то части меня хотелось поспешить с подозрениями и заявить: «Охохонюшки. Если у меня с ним не сложится, я буду выглядеть как дура». Это та же часть меня, которая хочет писать, одним глазом посматривая в отзывы критиков.

Размышляя о писательстве, я вспоминаю композитора Билли Мэя[45], который говорил, что у всех нас есть сто лошадей для творчества, и если тридцать из них обеспокоены тем, что скажут критики, и еще тридцать — тем, что мы делаем себя слишком уязвимыми, для работы остается всего сорок. Хитрость в том, продолжал он, чтобы объединять своих творческих лошадей. Иными словами, когда пишем, дать себе заниматься только этим и прекратиться тревожиться, маяться и морочить себе голову тем, что подумают наши читатели. Это осознанная практика — и осознанный выбор — оставаться уязвимым. Никому она не дается с легкостью. Это трудно — и, тем не менее, именно в этом кроется наша личная сила.

Я не люблю быть уязвимой. Не люблю оказываться у всех на виду и чувствовать себя неловко. Не люблю выходить за пределы своей зоны комфорта — и не знаю, как писать и даже жить без того, чтобы находить неуязвимость в собственной уязвимости.

Мы говорим о самовыражении, но забываем остановиться и подумать: ведь для этого нужно, чтобы было что выражать — и именно над этим мы работаем, когда ощущаем, что текст завел нас в уязвимое место.

Уязвимость требует, чтобы мы противоречили сами себе. Она требует, чтобы мы меняли свое мнение. И точку зрения. Уязвимость, застенчивая младшая сестра честности, дарит нам возможность создавать великое искусство — то, что рождается в сердце и повествует о том, что сердцу дорого.

Способ приобщения

Вы уже написали достаточно, чтобы перебаламутить глубокие воды своей души. Теперь вам яснее, чего вы по-настоящему хотите и о чем мечтаете. Вам видно, как на барельефе, чего именно не хватает, что вас ограничивает. Это упражнение потребует от вас вообразить себе «невообразимую жизнь». Такую жизнь, которая сделает вас по-настоящему счастливым. Чтобы признаться себе в том, о чем мечтаете, потребуется смелость и уязвимость. Как ни странно, стоит только решиться представить себе и прояснить собственные мечты, как они активируются к осуществлению.

Выделите час времени наедине с собой. Создайте священное пространство: зажгите свечу, включите музыку, что будоражит воображение (для меня флейта Тима Уитера — идеальный Гамельнский Дудочник). Перо — к бумаге: опишите один день из своей Идеальной Жизни.

Психология bookap

Во сколько вы просыпаетесь? Где живете? С кем? А с кем работаете? Какие у вас увлечения, домашние животные, интересы?

Дайте себе мечтать на бумаге. Позвольте себе удивляться. Возможно, для вас Идеальная Жизнь — это усовершенствованная версия той, что у вас уже есть. А может, она совершенно другая, и теперь вы будете знать, что пришло время что-то изменить.

Пишите о своей Идеальной Жизни сорок пять минут. В конце уделите внимание той жизни, которой живете сейчас. Пронумеруйте строки от одного до двадцати пяти и перечислите двадцать пять поводов любить и ценить то, что у вас уже есть.