Сны и видения


...

Танцевать жизнь

Я всю жизнь мечтал танцевать. И Мирон тоже мечтал. И мы оба очень долго не догадвались об этом…

Однажды, через много лет, мне приснился сон, видение о жизни: будто она — это танец, танец по спирали, поднимающейся в небо, — и я видел себя в этом танце и понимал, что вот она, моя мечта, — от первого до последнего мгновения быть способным танцевать…

В тот вечер в лагере Мирон совершил для себя чрезвычайно важное открытие: «Но я хорошо танцевал сегодня!» Это было открытие радости отношений с другими — радости, которая, к сожалению, нам часто незнакома — потому что иногда в наших отношениях столько боли, непонимания, конфликтов.

С того времени, когда Мирон танцевал весь вечер под звездами, он действительно стал страстным танцором. Не было в «Вере и Свете» такой вечеринки, где бы он не танцевал — легко, свободно, радостно, мягко. Танцевал и один, и в паре, и в кругу. Танцевал, беспредельно наслаждаясь музыкой, отношениями…

Позже мы увидели, поняли, что для всех наших друзей с особенностями умственного развития танец является чем–то исключительно важным, необходимым, как глоток воды путнику в пустыне. Ведь именно в танце они могли почувствовать и пережить отношения, единение, принятие, именно в танце они не ощущали, что им недостает слов или что они «выпадают» из общения… И именно в танце они могли просто быть, праздновать жизнь, выражать себя без слов во всей полноте…

А сколько было этих танцев — перед глазами проносится множество картин: кадров из карнавалов, встреч, осенних балов, летних лагерей — и наших танцующих «веросветян»32


32 В России участники движения «Вера и Свет» называют себя «веросветовцами».


Зачастую их не смущало, что они не умеют «правильно» танцевать вальс или танго, они не заботились о точности шагов и о том, как их танец выглядит со стороны. В самых смелых своих импровизациях они менее всего волновались о том, смешны ли они в чьих–то глазах. Они просто слышали музыку и отдавались ей — и в этом было исцеление и освобождение.

И не только для них. Для нас, «приятелей», стоявших и смотревших со стороны, это тоже было призывом присоединиться к танцу жизни. Отпустить страх, стыд, неуверенность и свои представления о «стандартах» танца. Просто успокоиться внутренне, отпустить мысли и тревоги, «приземлиться» в этом мгновении — и почувствовать людей, которые рядом, услышать их приглашение на танец; услышать музыку — и отдаться танцу…

Постепенно это ощущение превратилось для меня в одну из самых сильных радостей. Танец стал одной из главных метафор жизни. Мне думается, что Бог написал музыку для каждого из нас и эта музыка звучит в глубине нашего сердца; нам надо прислушаться к глубинам, чтобы услышать ее — и позволить своей жизни стать танцем…

В этой метафоре для меня важна каждая деталь. Я полагаю, что на самом деле не мы выбираем себе жизнь и обдумываем, что лучше для нас, — скорее мы прислушиваемся, дабы открыть замысел Творца, понять свое призвание. Это призвание как музыка — и на нее реагирует наше сердце, узнает ее. И даже если мы избегаем своего призвания, хотим скрыться от него — мелодия нашего сердца будет следовать за нами, мы будем чувствовать, что наша жизнь не будет гармоничной, счастливой, полной, если в конце концов мы не начнем жить согласно нашему глубинному ощущению того, кто мы есть и кем призваны быть. Чтобы услышать эту музыку, важно прислушаться к глубинам — в этом вся практика молитвы, медитации: мы должны успокоиться и с высоты мыслей перейти в тишину сердца. И тогда мы услышим музыку — и она сама научит нас танцевать.

У каждого из нас есть такой опыт: когда мы слышим какую–то действительно «зажигательную» музыку, нам не надо думать, наши ноги сами находят нужные движения. Не потому ли, по евангельскому сравнению, «Царство Небесное похоже на свадебный пир»? Разве могли бы мы представить свадебный пир без танца как проявления любви, единения, празднования жизни?

Сравнение жизни с танцем кажется мне удачным еще и потому, что цель танца — не «конечный продукт», не прибытие в «пункт назначения», а сам танец, каждое его движение. Каждое движение в танце — от сердца, из любви, из глубины. Разве не такой хотели бы мы видеть нашу жизнь?

* * *

Язык танца — это язык общения, для которого не нужны слова. Наш самый первый, самый важный, общий язык человечества. Думаю, наши больные друзья потому так и любят танец, что самым главным для них являются отношения. Современная психология тоже указывает на то, что именно невербальный язык — тот главный язык, на котором мы, люди, строим наши отношения…

Это тот язык, с которого начался наш диалог с миром: мама и папа берут нас на руки, баюкают, целуют; когда мы плачем, обнимают, гладят… На первом году жизни речь, обращенная к ребенку, еще непонятна ему, это скорее просто родной голос, который как музыка, — и это наше первое взаимодействие есть не что иное, как первые танцевальные диалоги…

Взгляд «глаза в глаза», улыбка, нежное прикосновение, объятие; рука, которая поглаживает малыша… Как детский психиатр, я авторитетно могу сказать, что множеством научных исследований подтверждено: именно качество и синхронность этих первых невербальных диалогов становятся одним из главных факторов, формирующих у ребенка здоровую привязанность к родителям, из которой позже, как из корней, вырастают и его положительная самооценка, и способность строить отношения, и доверие к миру, а еще — эмоциональная регуляция, альтруизм и многие, многие другие составляющие здорового психологического развития…

К сожалению, нередко случается по–другому. Если наш опыт первых «танцев» в семье, а со временем и в кругу ровесников и взрослых, был неудачным, «хореография» нашей жизни и отношений оказывается иной… Если нашему движению в танце жизни сопутствуют унижение, отторжение, неприятие или осуждение, очень часто нам вообще не хочется танцевать этот «танец отношений» — и тогда мы прячем свою внутреннюю уязвимость под жесткий панцирь. В этом случае мы не только других, но и самих себя отдаляем, ограждаем от потребности в отношениях и эмоциональной близости. И тогда наши движения становятся скованными, резкими, наше тело — напряженным, и все наше невербальное общение работает лишь на то, чтобы очертить и сделать неприступными свои «границы» и никого не подпустить близко… Так мы отдаляемся и от самих себя. И нам становится трудно даже просто спеть песню о том, что надо подать руку человеку, который оказался рядом с тобою…

Я шел на свою первую встречу в общину «Вера и Свет» и считал, что иду делать добрые дела, помогать «обездоленным». Я даже не догадывался, что шел в школу, где одним из основных предметов будет изучение малоизвестного мне языка. Тем «иностранным» для меня языком был язык невербального общения, «язык любви»…

И вот я научился танцевать — в одиночку, в паре, в кругу! Наши веросветские друзья оказались лучшими в мире учителями. Они учили меня не «букве», но «духу», не правильным движениям, но пониманию, ощущению сути танца. Сначала было непросто, я все озирался и думал о правильности движений… Но потом, постепенно, постепенно… Было так хорошо научиться двигаться в лад с другим человеком, внутренне ощущая друг друга, и танцевать в паре — мягко, весело, творчески!

А еще позже — переодеваться, перевоплощаться, играть в театр, жить карнавалом: научиться многим, многим радостям жизни, открытым и пережитым в «Вере и Свете»…

Спустя какое–то время я очень полюбил танцевать — и в прямом, и в переносном смысле. Теперь я понимаю, что танец — это одна из королевских дорог к себе, к свободе, к любви, к Богу. (Значительно позднее я решил изучить и использовать в работе танцевально–двигательную терапию, и теперь это одна из составных частей моей психотерапевтической работы.)

Я безгранично признателен за эти уроки. По сути, это были уроки свободы…

Помню, не раз я смотрел, как Мирон бежит. Теперь–то к нему понемногу, как и ко всем нам, приходит старость, а раньше он бегал очень часто. Он мог пуститься бежать по церковному двору после литургии; он бегал в летних лагерях — особенно там, где было много простора. Несколько лет подряд наш летний общинный лагерь проходил в Карпатах, где на берегу реки было широкое пастбище. Я до сих пор вижу перед собой Мирона, который бежит, наматывая круги, и, как и тогда, в своем первом лагере, поднимает вверх правую руку. И это — свобода!

С какого–то времени я тоже начал бегать с ним вместе. Это была для меня важная духовная практика.

Постепенно я открывал для себя язык пожатия руки, язык прикосновения, объятий — Мирон часто любил по–дружески подойти и положить руку на плечо… Я должен был научиться позволить обнять себя, зная этот дар людей с особыми потребностями. В некоторых друзьях ощущаешь это как одно из их призваний — обнимать, становиться знаком любви и принятия для своих друзей…

И тогда — постепенно, постепенно — ты учишься снимать собственные многослойные «панцири», открываешь свою способность чувствовать, что за всеми защитами и стенами, как говорил Жан Ванье в одной из своих книг, «наше сердце, такое, как оно есть, не нуждается ни в славе, ни во власти, ни в богатстве, а лишь в любви и единении с сердцами других людей»… И ты снова и снова переживаешь это и открываешь, что на самом деле между людьми могут быть отношения… Открываешь, что такое любовь…

* * *

Недавно я услышал, что шаманы некоторых северных народов считали: если человек перестал танцевать, петь, рассказывать истории и утратил способность находиться в тишине, эти четыре симптома указывают на болезнь «потери души». Бедное наше современное человечество — видимо, где–то в пути оно потеряло свою душу…

Надеюсь, что мы все же возвратимся… что мы уже возвращаемся…

Мне кажется, что утрата души в современном мире настолько масштабна, что в ответ на это в людях нарастает огромное объединенное желание — вернуть себе, обществу, всему человечеству то наиболее важное и ценное, что на самом деле нам изначально присуще. «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»33


33 Евангелие от Марка, 8:36.


На этом пути нам необходимо заново открыть родной язык души: танец, песню, историю. Этот язык слышен лишь в тишине. К сожалению, в современной культуре и танец, и песня, и история становятся зачастую элементом «больной» культуры, которая старается заполнить нашу внутреннюю пустоту шумом внешних развлечений, заставить нас заглушить тишину и убежать от себя. Утрачен дух свободы — и осталась лишь буква, «правильная» и «блестящая» форма, пустая оболочка… И потому нам всем действительно пора заново отправляться в школу…

Иногда смотрю — сколько повсюду объявлений, приглашений изучать иностранный язык. А есть ли где–то курсы, на которых обучают родному языку нашего сердца? Где мы сможем вновь открыть его для себя? Разумеется, речь не о формальных тренингах невербального общения — ведь невозможно выучить язык любви; освоив одни лишь буквы. Чтобы владеть языком любви, надо быть обращенным в любовь — иначе это будет очередная манипуляция. Мы можем научиться этому языку лишь в отношениях Сердца с Сердцем. Кого–то из нас обучат этому языку наши дети. Их маленькие ручки имеют способность проходить сквозь стены нашего сердца, преодолевать наши защиты и пробуждать к жизни те наши чувства, о существовании которых мы сами давным–давно забыли… Кого–то научат старики — немощные, слабые… Большая сила немощных в том, что они не пугают нас, не заставляют включаться наши механизмы защиты — и потому им легче коснуться наших самых потаенных глубин…

Помню, как доживала жизнь моя прабабушка. Ее привезли к нам домой из деревни. Последние двадцать лет у нее была деменция (в народе это называют склерозом) — она как будто бы никого не помнила, ни с кем не разговаривала, просто лежала… Я был уверен, что она меня не узнает. Однажды (как оказалось потом, за несколько дней до ее смерти) я заметил, что она пытается встать, при этом смотрит в мою сторону и протягивает ко мне руку. Я подошел, дал ей руку и хотел помочь встать — подумал, что она хочет пойти в туалет. Она же крепко взяла мою руку и легла. И просто держала мою руку… Я помню, как глубоко меня это тронуло.

Я думаю, когда мы слабы, нам особенно нужно держаться за руку. Это необходимо, когда мы еще малы (сейчас для меня так трогательно гулять со своими детьми и чувствовать, как они держатся за мою руку). И когда мы уже старые. Мы особенно ценим отношения, когда мы слабы, и тогда осознаем, насколько они важны. Впрочем, отношения важны всегда, но когда мы в силе, так соблазнительно поверить в собственную самодостаточность! И тогда в нас расцветает жажда славы, успеха, силы… И дар слабых и убогих этого мира — протянуть нам руку, чтобы мы, взявшись за нее, почувствовали, что не только отвечаем на зов слабых, но и открываем собственную глубочайшую потребность. И это превыше всего. Потому Бог и выбрал слабых, чтобы устыдить — обратить — сильных…